Ницше как предшественник фашистской эстетики (Лукач) - страница 4

Исходя из этого центрального пункта своей критики декадентства, Ницше очень ясно раскрывает общественно-политические корни своей радикальной вражды к актеру: «Учение о равенстве. Но нет более ядовитого яда, ибо кажется, что это проповедует сама справедливость, а на самом деле это конец всякой справедливости… Атмосфера ужаса и крови, в которой развивалось учение о равенстве, окружила эту «современную идею» par excellence своего рода огненным ореолом, так что революция, как зрелище, соблазнила даже благороднейшие умы. Это впрочем не основание, чтобы относиться к ней с большим уважением. Я вижу только одного человека, который относился к ней так, как следует, т. е. с отвращением: этот человек — Гете»…

Ницше борется против художественных принципов Вагнера тем, что включает его в ряд французских романтиков; для Ницше Вагнер это — «Виктор Гюго музыки, как особой формы языка». А в глазах Ницше французская романтика — «плебейская реакция вкуса». Сам Виктор Гюго плох и демагогичен, он лежит на брюхе перед всеми громкими словами и жестами, он льстец народа, обращающийся с речами евангелиста «ко всему низкому, забитому, убогому, уродливому и не имеющий ни малейшего понятия о том, что такое дисциплина и честность ума, что такое интеллектуальная совесть. В общем это бессознательный актер, как почти все художники демократического движения. Его талант действует на массу как спиртной напиток, который одновременно опьяняет и делает безмозглым».


Те же черты Ницше находит у Мишле, Жорж Санд и т. д. Он дает следующую критическую типологию художников:

«Существует: 1) монологическое искусство (или «беседа с богом»); 2) общественное искусство — там, где есть общество, societe, утонченная порода людей; 3) демагогическое искусство например Вагнер (для немецкого «народа»), Виктор Гюго».

Это искусство «потных плебеев» есть искусство для массы: этим Ницше выражает свое глубочайшее презрение ко всему этому направлению. Ибо «pulсhrum est paucorum» (красота — удел немногих). В искусстве масс прекрасное подменяется тем, что волнует массы, — большим, возвышенным, гигантским, гипнотическим, опьяняющим, «Мы знаем массы, мы знаем театр. Лучшие его посетители — немецкие юноши, неуязвимые Зигфриды и прочие вагнерианцы — нуждаются в возвышенном, в глубоком, в покоряющем… А прочие посетители театров — цивилизованные кретины, маленькие blases, вечно-женственные, благополучно переваривающие, словом «народ», тоже нуждаются в возвышенном, в глубоком, в покоряющем.

У всех этих людей одна и та же логика: «Кто нас покоряет, тот силен; него нас возвышает, тот божественен; кто пробуждает в нас смутные чаяния, тот глубок»… Чтобы возвышать людей, надо самому быть возвышенным. Будем же парить над облаками, будем беседовать с бесконечным, окружим себя великими символами! Sursum! Bumbum! Нет лучшего выхода. «Взволнованная грудь» да будет нашим аргументом, «прекрасное чувство» — нашим ходатаем. Добродетель выше даже контрапункта».