— Это потому, что у Майкла не было нужных связей.
— Майкл был ее приятелем, — возразила я. — У него больше связей, чем у кого-либо другого.
Дмитрий никак не среагировал на мой комментарий, становясь все более печальным. Я видела, что в его душе происходит тяжелая внутренняя борьба. Наконец он, видимо, принял решение.
— Твой телефон здесь принимает? — спросил он Сидни.
Она кивнула, достала из сумки телефон и протянула ему. Он подержал его с таким видом, будто само прикосновение причиняло боль, снова вздохнул, встал и направился к двери. Мы с Сидни посмотрели друг на друга и последовали за ним. Она немножко отстала — чтобы бросить на стол купюру и прихватить ноутбук. Я вышла наружу как раз в тот момент, когда Дмитрий закончил набирать номер и приложил телефон к уху. Тут подошла Сидни, и спустя мгновение на том конце линии ответили.
— Борис? — спросил Дмитрий.
Это все, что я поняла, потому что дальше он быстро заговорил по-русски. Слушая его, я испытала странное ощущение. Конечно, чужой язык сбивал с толку… но было и еще кое-что. По спине пробежал озноб, от страха участился пульс. Этот голос… я узнала этот голос. Это был голос Дмитрия — и в то же время не его. Это был голос из моих ночных кошмаров, холодный и жестокий.
Дмитрий играл роль стригоя.
На самом деле «играл роль» — это мягко сказано. «Выдавал себя за стригоя» подходило лучше. Как бы то ни было, получалось у него чертовски убедительно.
Сидни стояла с хмурым видом, но вряд ли она переживала то, что я. Она никогда не видела его в качестве стригоя, у нее не было этих жутких воспоминаний. Конечно, изменение манеры поведения бросалось в глаза, но, внимательно приглядевшись к Сидни, я поняла, что она в основном следит за разговором. Ну конечно, она же знает русский язык!
— Что он говорит? — прошептала я.
Она еще больше насупилась — то ли от услышанного, то ли потому, что я отвлекала ее.
— Такое… Такое впечатление, будто он говорит с кем-то, с кем уже давно не разговаривал. Дмитрий обвиняет его в том, что тот ослабил рвение в его отсутствие.
Она замолчала — наверное, переводила в уме. В какой-то момент в голосе Дмитрия зазвенел гнев, и мы обе вздрогнули. Я вопросительно посмотрела на Сидни.
— Возмущается тем, что его власть подвергается сомнению. Не могу сказать… Сейчас вроде бы тот человек старается подольститься к нему.
Мне хотелось знать каждое слово, но, конечно, для нее было трудно одновременно и слушать, и переводить. Голос Дмитрия стал спокойнее — хотя в нем по-прежнему клокотала угроза, — и из потока непонятных слов я выхватила «Соня Карп» и «Монтана».