Едва голод был утолен и от птицы осталась лишь горстка тщательно обглоданных костей, я повелел хозяевам наполнить опустевший кувшин вином и, взяв его, отправился в отведенную нам комнату.
Оказавшись в ней и поставив кувшин на стол, я вручил своей спутнице плод сушеного чернослива и, покуда она с удовольствием грызла это лакомство, начал освобождать ее от одежды. За широкой — дыра на дыре — шалью пришел черед легонькой драной шубейки, потом шерстяному изрядно битому молью платьицу и, наконец, сорочке.
В ходе недавнего торга с ее мамашей, одну серебряную монету я уплатил за то, что на Трине одето. При этом, самые новые вещи, рачительная родительница, естественно, оставила сестрам моей спутницы. Вторая монета, как подразумевалось, уплачена за ее хорошее воспитание. И вот, наконец, мне удалось увидеть то, за что я заплатил целых три серебряных монеты.
Стоит ли тратить слова на то, что открылось моему взору? Если кому-нибудь из вас доводилось видеть невинную наготу девочки, которой осталось совсем немного до десяти лет от роду, чье стройное худенькое тельце еще не украшено теми источниками молока, размерами которых столь гордятся наши перезрелые красотки, чей нежно белый, не успевший еще покрыться порослью лобок, так, кажется и жаждет страстного поцелуя, тот меня поймет.
Изрядно застеснявшаяся Трина кротко позволила мне, обнажить себя совершенно и я тут же отер ее с головы до ног куском ткани смоченным в теплой воде из медного сосуда стоявшего на жарко пылающем камине. Лицо моей спутницы отразило некоторый испуг, когда сразу же после этого я уложил ее в постель, однако, желая получше подготовить к свершению ритуала, я постарался, как мог, успокоить ее и с этой целью вручил заранее приобретенный тут же в трактире кулек с изюмом.
Лакомство пришлось Трине весьма и весьма по вкусу. Увлеченная поглощением сухих ягод она совершенно не обратила внимания на то, что я, не обнажаясь, дабы не смутить ее, вторгся, тем не менее, на одно с ней ложе.
И все же, заранее пугать невинного ребенка никак не входило в мои планы, поэтому, ожидая, покуда на улице не стемнеет, я принялся развлекать ее всевозможными сказочными историями об эльфах, дварфах, чужеземных странах и прочей, приятной детскому слуху всячиной.
Рассказы мои были Трине по душе и, мало-помалу, она перестала обращать внимание на то, что я, трогаю ее при этом за разные места и, наоборот, лишь весело смеялась, когда прикосновения эти казались ей особенно приятны. Приятнейшую минуту сменяла минута еще более приятная, за окном уже стемнело как вдруг веселое это времяпровождение было прервано самым бесцеремонным образом.