Желтый бланк оказался отпускным удостоверением того же Эдгара Юнгклауса, однако в дате отпуска была едва заметна подчистка одной цифры, в результате чего год с 1944 изменился на 1945.
— Скорее всего, это был март прошлого года, — констатировал Алекс. — За это время форму документа могли изменить.
— А это что? — Гловер показал на большой листок, исписанный пронумерованными строчками и также содержавший печать с чьей-то подписью.
— Похоже на какую-то накладную или требование. Здесь речь идет о тормозных шлангах, ниппелях, манжетах, сальниках и прочем в том же духе. Завод номерной…
— Понятно. — Гловер собрал деньги и документы и спрятал их в заднем кармане брюк. — Что думаешь по этому поводу?
Шеллен с минуту молчал.
— Что ж, — заговорил он, как бы рассуждая вслух, — я по-прежнему убежден, что это дело рук Осмерта. Утром пятого числа он ведь оставался в бараке один, соврав, что болен?
Гловер кивнул.
— Вот… а еще до этого, возможно накануне вечером, он договорился с Гвоздодером, что тот устроит шмон, когда вы вернетесь с работы. Он, конечно, рассказал, где и что искать, и заплатил «хорьку» из той же паленой пачки. Но Гвоздодеру — этой уголовной гниде — стало жаль терять пять сотен, и он во время утреннего досмотра еще здесь, на территории лагеря подсунул Касперу одну купюру из своих. Потом он якобы «нашел» ее, Каспера арестовали, и, таким образом, поручение было выполнено. Теперь «хорьку» остается втихаря вытащить деньги из-под нар и заработать, таким образом, к тому, что заплатил Осмерт, еще четыреста марок.
Гловер наклонил голову, осмысливая версию Шеллена:
— Да… похоже на правду. Он действительно во время утреннего досмотра терся возле Уолберга и, кажется, даже попросил его распахнуть куртку.
— Сэр, — оживился Алекс, — у нас есть хорошая возможность подловить этого «хорька», если мы расскажем обо всем его начальству. Мы вернем деньги на прежнее место, а когда он их вытащит, его тут же обыщут. Касперу это, конечно, не поможет, но с него хотя бы будет снято обвинение в мародерстве. Мы сможем затребовать тело и организацию похорон с воинскими почестями.
Макс Гловер смотрел в лицо Шеллена и молчал. Казалось, он что-то прикидывает в уме.
— Послушай-ка, Алекс, а что, если поступить по-другому? Черт с ним, с Гвоздодером. После войны мы, если, конечно, сами уцелеем, достанем и его, и Осмерта. Ты ведь все равно не сегодня завтра уйдешь, а как раз завтра может представиться подходящий случай.
— Вы серьезно? Какой? — Алекс совершенно не ожидал такого поворота.
— А вот послушай, — Гловер понизил голос до полушепота: — С утра двое из нашей охраны поедут на сортировочную станцию. По слухам, туда пришло несколько вагонов с квашеной капустой в бочках. Я переговорил со Шляйгером — он сейчас тут за старшего — и он согласился послать со своими одного нашего, который бы помог немцам и прихватил бы бочонок для нас. Думаю, что про эти вагоны уже многим известно, так что завтра там будет большая сутолока. Ты — парень прыткий, уже не раз выходил за оцепление, а через Дрезден, вопреки всем усилиям американцев, поезда сейчас идут каждые полчаса, причем в обоих направлениях. Если тебе удастся зацепиться за один из них, ты очень быстро окажешься вне зоны досягаемости «хорьков». — Гловер помолчал. — Что скажешь?