Победителей не судят (Курылев) - страница 170

, понаехавшие из-за океана. В общем, решили теперь применить нечто похожее и в воздухе. Эскадрильи стали набирать из добровольцев и, заметь, не просто из добровольцев, а из тех, кто потерял свои семьи в результате ваших бомбежек. Отбирали не лучших, а тех, кому собственная жизнь казалась уже не столь большой ценностью, чтобы за нее цепляться. Командиров эскадрилий и выше, а также рыцарских кавалеров не брали. В то время их было еще жалко. А от принятых требовалось одно — сбивать «Крепости» любой ценой. И самым эффективным способом открыто провозглашался таран. «Сто девяностый» усиленного бронирования назвали таранным истребителем, как будто это что-то кардинально меняло. Была даже разработана инструкция, как ловчее покидать самолет после тарана, когда у него отвалилось все, что только может, но ты еще жив. Как тебе такая рекомендация: подлететь к американцу сзади и изрубить своим винтом его руль направления? Но самым верным считалось лобовое столкновение. После него вообще не нужно было покидать самолет, поскольку это происходило автоматически и очень быстро.

Эйтель молча сделал несколько неторопливых затяжек.

— Так ты что, записался в эти смертники, что ли? — удивленно спросил Алекс.

— А чего? Семьи у меня не было, до больших погон я не дорос. Опять же солидная прибавка к жалованью плюс вино и сигареты без ограничений.

— И много ты успел выкурить тех сигарет?

— Не очень. Но я все же сбил этот чертов «Боинг» в третьем бою. Мне об этом рассказали потом, недели две спустя, как только я снова начал соображать. В тот день с моей физиономии сняли пропитанную висмутовой мазью марлю, и я посмотрел на себя в зеркало единственным своим глазом. Глаз, несколько выбитых зубов и мой бронированный ящик стоимостью в сто тысяч марок за «семнадцатый Боинг» — неплохая сделка. Оказывается, мы завалили в тот день 28 «мусорных контейнеров». У вас там, на острове, должны были слышать.

— В конце января сорок четвертого? Конечно, — подтвердил Алекс, — потом весь февраль американцы ходили как в воду опущенные. В их 8-й армии было что-то вроде траура. Они только молча тянули пиво в пабах да подсчитывали, у кого сколько не хватает до 25 вылетов, когда можно будет собирать чемодан. Вот черт! — Алекс хлопнул себя по коленке. — Оказывается, одну из этих «Крепостей» сбил мой родной брат, а я и не знал! Но ты хоть помнишь, как это сделал?

Эйтель отрицательно покачал головой:

— Помню только, что расстегнул привязные ремни, а кольцо парашюта прицепил к крючку для планшетки.

— Справа на стенке?

— Точно. Видел бы ты, на кого мы походили! — усмехнулся Эйтель. — Похлеще штурмовиков в восемнадцатом. Надевали на себя столько… лишь бы поместиться в самолет — куртки, ватники, кучу штанов, меховые сапоги, рукавицы. Надеялись, что это и предохранит от ушибов, и не даст быстро замерзнуть, когда будешь валяться на снегу или болтаться на дереве без сознания. На голове поверх шлемофона — вязаная или меховая шапка, на которую нахлобучена стальная пехотная каска без подшлемника. Ее туго пристегивали под подбородком на брючный ремень, чтобы потом не сорвало ветром. Лица мазали театральным гримом (кто-то раздобыл целую коробку). Одни — для куражу, другие — чтобы как-то замаскировать собственный страх. К животу веревкой или ремешком привязывали огромную пуховую подушку или две. В таком виде загружались в кабину, на которую механики надвигали сварные фонари из десятимиллиметровой броневой стали с двумя крохотными оконцами по бокам. Весь обзор — только через двойное переднее бронестекло толщиной в десять сантиметров. В танке — лучше! Вот так, брат… А на колонну нас выводили истребители с люминесцентной полосатой раскраской. К их крыльям привязывали фальшфейеры с проводами. Наводящие поджигали их незадолго до начала атаки, чтобы мы лучше видели. Потом они орали по радио, что уходят в сторону, давали отсчет и ныряли вниз, а мы открывали огонь из всех стволов без пристрелки, стараясь, по возможности, навести трассеры на кабину пилотов или моторы. А уж если ничего не оставалось, кроме как идти на таран, то в самый последний момент отстегивали ремень, отстреливали к чертовой бабушке фонарь, голову вниз, лицом в подушку, а каской — в приборную панель. А за оставшиеся миллисекунды быстро просили Бога или Сатану выбросить тебя из кабины, и желательно не по частям. Вот и все. Сделал ли я в тот день все, как сейчас сам рассказал, не помню. Скорее всего, было по-другому. Знаю только, что мой таран подтвердили трое и мне зачли сразу три пункта.