— Ты несправедлив, — сказала я. — Я борюсь с собой каждый день, каждый раз, что еду к кому-нибудь или встречаюсь с новыми людьми. Я все время борюсь с собой. Тебе этого не понять. Тебе все легко, ты привык ко всему этому с детства. А я получила совсем другое воспитание.
— Чепуха, — сказал Максим. — Дело вовсе не в воспитании, как ты утверждаешь; это вопрос долга. Надо приложить усилие. Ты что думаешь, мне доставляет удовольствие наносить визиты? Да я умираю от скуки. Но в наших краях иначе нельзя.
— Не о скуке речь, — сказала я. — Я не боюсь поскучать. Если бы мне грозила только скука — не о чем было бы и говорить. Я ненавижу, когда меня осматривают с головы до ног, словно я корова-рекордистка.
— Кто осматривает тебя с головы до ног?
— Здесь — все.
— Ну и что с того? Пусть их. Это вносит в их жизнь интерес.
— Почему именно я должна служить объектом их интереса и давать пищу для критики?
— Потому что Мэндерли — единственное, что интересует всю округу.
— Какой же тогда ты нанес удар их гордости, женившись на мне, — сказала я.
Максим не ответил. Он продолжал читать газету.
— Какой же ты тогда нанес удар их гордости, — повторила я. Затем добавила: — Нет, ты не потому женился на мне. Ты знал, что я скучная, тихая и неопытная, и обо мне никогда не будут сплетничать.
Максим швырнул газету на пол и вскочил на ноги.
— Что ты имеешь в виду?
Лицо его потемнело, исказилось, голос сделался жестким — я с трудом узнала его.
— Я… я не знаю, — сказала я, откидываясь назад и прислоняясь к окну. — Я ничего не имею в виду. Почему ты так на меня смотришь?
— Какие тебе здесь передавали сплетни?
— Никакие, — пролепетала я, испуганная его видом. — Я сказала это просто… просто, чтобы что-нибудь сказать. Не гляди на меня так, Максим. Что такого я сказала, в чем дело?
— Кто говорил с тобой? — медленно произнес он.
— Никто. Ни одна живая душа.
— Тогда почему ты сказала то, что ты сказала?
— Сама не знаю. Мне просто пришло это в голову. Я была сердита, раздражена. Мне так тягостно ездить с визитами ко всем этим людям. Я ничего не могу с собой поделать. А ты осуждал меня за то, что я робею. У меня не было никаких задних мыслей. Правда, Максим, никаких. Пожалуйста, поверь мне.
— Не очень-то приятное высказывание, как по-твоему?
— Да, — сказала я. — Да, это было мерзко, грубо.
Максим пасмурно глядел на меня, засунув руки в карманы и покачиваясь с носка на пятку.
— Боюсь, я совершил очень эгоистичный поступок, женившись на тебе, — сказал он медленно, задумчиво.
Мне вдруг стало холодно, я почувствовала тошноту.
— Я тебя не понимаю, — сказала я.