2
Шуршащий водоворот песка взмыл перед нами.
Признаюсь, я не очень люблю самум, – да и вы бы не полюбили, будь у вас уши такой же формы.
Тонкая музыка флейты наполнила комнату, ей вторили зурна и триал. Крохотные песчинки складывались в строки стихов, и тут же рассыпались, напоминая о бренности бытия.
Падшие джинны, закованные в астральные кандалы, дни и ночи сочиняют поэмы о любви и бессмертии, – лишь затем, чтобы их строки явились в водовороте заклятия.
По мне, вирши в этот раз выпали так себе, но я был пристрастен, – ведь это в мою комнату мусора намели.
– Здравствуй, о прекрасная Франсуаза, – раздался голос.
В волнах вечно спешащего песка, стоял степной орк с посохом в руке.
С его широких плеч ниспадал бархатный плащ; под ним, переливался алый пирахан, – рубашка, украшенная золотом, и в первый миг глаз не мог различить, что соткана она не из шелка, а из звенящих потоков крови.
Жезл был отлит из чистого мифрила, и слегка искрился, не в силах сдержать бьющую через край энергию колдовского металла.
– Да сияют звезды над твоей головой, прекрасная Франсуаза, – произнес орк.
Демонесса гибко поднялась на ноги.
– Да пребудет с тобой Призрачная дева песков, – отвечала она. – Как дела в Ущелье?
– Прекрасно, слава богам, – отвечал орк. – Каждый месяц, на исходе Древней луны, мы собираемся у Радужного фонтана, и празднуем, вспоминая день нашего освобождения. Знаешь ли ты, мой остроухий друг…
Это было явно ко мне.
– Что за великий подвиг совершила эта прекрасная дочь Геенны?
«Обслужила вас всех за одну ночь?» – хотел предположить я, но решил не портить момента.
Скажу потом.
– Три года назад, – продолжал степной орк, – султан Харубей…
Я поднял руку, и слова орка затихли.
Сам он этого не понимал; его губы двигались, в глазах бушевал огонь, а мохнатые лапы безумно месили воздух.
– Дай угадаю, Френки, – произнес я. – Ты опять кого-то спасала?
– Это же мирные крестьяне, – возмутилась девушка. – Простые, хорошие люди. Ну, то есть, орки. Дэв пустыни обратил их в рабство, и…
– Все любят рабство, – возразил я.
Провел в воздухе ладонью, и слова Ормузда снова обрели плоть.
– … День превратился в ночь, и небо окрасилось кровью. Я до сих пор слышу крики умирающих. Харадруиды творили черные заклинания, но ни один…
Пришлось снова взмахнуть рукой, чтобы он замолчал.
– Рабство – основа разума, совести и свободы, – заметил я. – Разница только в том, что благородный эльф сам выбирает идеалы, которым будет служить. А низкий человек кланяется любому, кто рыкнет погромче.
– А твой идеал?...
– Деньги, конечно. Чего хотел Харубей?