— А бывало, что глазки Гарнага вообще черными оставались?
— Редко, но бывало, — согласился палач. — Это значит, что люди сами разбираться в деле должны.
"А может, у Гарнага передатчик забарахлил", — подумалось мне, но посвящать палача в свои сомнения я не стала. Работа у него и так нервная, к чему лишние сомнения и терзания. Будь он равнодушной скотиной, казнил бы приговоренных, как в контракте условленно, и в ус не дул, а он переживает. Одно дело врага в бою зарубить, а совсем другое того на тот свет отправить, кого к тебе как телка на заклание привели. Чтоб спокойней спалось, надо знать, какого мерзавца жизни лишаешь.
— Потому и магам в храм вход не заказан? Если молчит божество, значит, имеет право голоса людская магия, — скорее констатировала, чем спросила я, начиная внимательней разглядывать преступников.
— Да, — согласился воин и задал каверзный вопрос. — Ты вон сможешь определить, как Гарнаг, кто повинен?
— А хрен его знает, — честно призналась я, разглядывая троицу в серых мешках, — но попробую, самой интересно.
Тем временем первого заключенного с физиономией типичного отморозка, такие и у нас с бутылочными розочками или финками да кастетами по подворотням слоняются, двое стражей силком заставили опуститься на колени перед статуей Гарнага. Судейский извлек из плоского сундучка на поясе свиток, развернул и громко, с выражением, наверное, как Демосфен с камешками во рту у речки с детства репетировал, зачитал послужной список преступника, именуемого Гош Косой. Грабитель и убийца, бесчинствовавший в городе немногим более полугода и успевший отправить на тот свет более десятка человек, в том числе женщин и детей. Мерзавец грабил не только одиночек на темных улицах, но и домами не брезговал, теперь же он внимал оглашению своих заслуг с гордой улыбкой.
Судейский читал долго, мне даже удалось отвлечься от красочных описаний злодейств (в этот мир еще не добралось поветрие юридической терминологии, поэтому было понятно каждое слово) и вспомнить, что я собственно собиралась делать. Виновен или нет? Я усилием воли вызвала перед своими глазами пылающую холодной голубизной руну Тейваз, одну из самых моих любимых. Руна справедливости засияла между мной и Гошем Косым, а над ним я разглядела черное пламя.
Не задумываясь, откуда пришла эта уверенность, я украдкой указала пальцем на Гоша и шепнула палачу:
— Этот виновен! — переведя взгляд на второго, дюжего хмурого мужика с таким отсутствующим выражением лица, что хотелось постучать по голове и спросить: "Эй, есть кто дома?" или даже: "Эни боди хоум?"