Виктор сказал, что смотрел на нее, пока она говорила, и что от ее лица исходило сияние, чего он никогда не видел прежде, даже в их самые благополучные времена.
— Мы оба с тобой читали в Библии о Преображении. Я не нахожу другого подходящего слова для описания ее лица. И это не была истерика или же сильное эмоциональное возбуждение. Это было именно Преображение — что-то не из здешнего мира коснулось ее своей рукой. Умолять ее было бесполезно, применить силу невозможно. Ей легче было броситься со скалы, чем вернуться в этот мир.
Виктор сказал, что им овладело чувство полной своей беспомощности, сознание, что он ничего не может сделать, как если бы он стоял на пристани, а она, поднявшись по трапу, должна была ступить на корабль, отплывающий неизвестно куда, и осталось всего несколько минут до того, как загудит сирена, предупреждая их, что сейчас уберут трап и они разлучатся навсегда.
Он спросил, все ли у нее есть, достаточно ли продуктов, постельных принадлежностей, и есть ли там необходимая врачебная помощь и лекарства, если она вдруг заболеет. Ему хотелось знать, что бы он мог ей прислать и в чем она нуждается. В ответ она только улыбнулась и сказала, что за этими стенами есть абсолютно все, что ей может понадобиться.
— Я буду возвращаться сюда каждый год в это же время и умолять тебя вернуться, — сказал он. — Я никогда не смогу тебя забыть.
— Но тебе от этого будет только тяжелее, — ответила она. — Это все равно что приносить цветы на могилу. Тебе лучше не приезжать совсем.
— Я не могу не приезжать, зная, что ты здесь, за этими стенами.
— Но я больше к тебе не выйду. Ты меня видишь в последний раз. Но хотя бы помни о том, что я всегда буду выглядеть так, как сейчас. Это одно из положений нашей веры. Такой ты меня и запомни.
Потом, сказал Виктор, она попросила его уйти. Она не могла вернуться назад, за стену, пока он не уйдет. На небе солнце уже опустилось, и скала была в тени.
Виктор долго смотрел на Анну, стоящую у выступа скалы, потом повернулся и направился к лощине, ни разу не оглянувшись. Дойдя до лощины, он постоял несколько минут, а затем снова взглянул на скалы. Анны уже не было. Не было ни одной души, никого и ничего, кроме стены, оконных прорезей и наверху пока еще не скрытых тенью двух пиков Монте Верита.
Каждый день я урывал хотя бы полчаса, чтобы навестить Виктора в лечебнице. Ото дня ко дню сил у него прибавлялось, и он все больше стал походить на прежнего Виктора. Я говорил с его лечащим врачом, со старшей сестрой, с сиделками, и все они меня заверили, что ни о каком органическом расстройстве психики даже нет речи и что поступил он к ним в состоянии тяжелейшего шока и нервного срыва. Встречи и беседы со мной, сказали они, повлияли на него благотворным образом. Через две недели он настолько окреп, что его выписали из лечебницы, и какое-то время он прожил у меня в Вестминстере.