— Ну хорошо. В Афганистан ты попал из-за жажды подвигов. Но ведь война в твоей жизни на этом не закончилась.
— Понимаешь, там, в Афганистане, не было чего-то нечестного, подлого, предательства не было. Если ты не прав, тебе об этом скажут в лицо, никто по углам шептаться не будет. Если не понял, в морду дадут в крайнем случае. Там никто не будет лезть тебе в душу, если ты этого не хочешь. А здесь… Здесь совсем по-другому… Вот недавно познакомился с парнем. Мы случайно вместе пришли снять одну и ту же квартиру. Так и зажили вместе, деля и еду, и оплату за жилье, и радость, и горе, как говорится… Он, как мне казалось, на Пашку Артемьева походил, я привязался к нему, доверял как себе… Ну, я как-то пенсию получил за несколько месяцев. Утром — ни его, ни денег… Он же знал, как мне они были нужны на лекарства, на жизнь, дочке что-нибудь купить… Он же мне в доверие вошел, чтобы так все растоптать потом…
— Так надо было в милицию заявить.
— А разве это его исправит? Бог ему судья, хотя осадок в душе остался. Хорошо, мне ребята из нашего комитета воинов-инвалидов скинулись, помогли. А почему война для меня продолжалась?… Ну, приехал домой. Ни кола, ни двора, родственников загружать своими проблемами не хотелось. Здесь другой мир, не вписался я в него, а может, привычка сработала. Дальше были Сирия, Алжир, Чечня.
— Тебе удалось хорошо показать характеры своих друзей. Я очень хорошо представляю и Пашку Артемьева, и Вострика. Как сложилась судьба у них, где они сейчас?
— С Востриком мы переписывались до недавнего времени. Но, боюсь, он меня потерял; ведь у меня сейчас нет ни постоянного адреса, ни прописки. Стало быть, писать мне некуда. У Вострика исполнилась его большая мечта — он стал агрономом. Сейчас у него большое фермерское хозяйствов Калуге, где, очевидно, он использует землю разумно и щадяще, именно так, как должно быть и про что он нам с Пашкой постоянно втирал. Я очень рад за него. А Пашка… Пашка погиб у меня на руках. Последнее, что сказал: «Мама». Мама у него старенькая, одна его воспитывала; так и не дождалась… Вот в песнях про Великую Отечественную часто поется, мол, друзей хоронил. А я многих друзей потерял, но никого не хоронил, только отправлял грузом 200. Потому что умирали они на чужой земле, а хоронить надо на своей, родной. Где-то слышал такую мысль, что, мол, мы попутчики в поезде. Кто-то сошел, а мы дальше поехали. Мы-то поехали дальше, но ведь больно, как больно… А Пашка, он особенный. Он был самый-самый. Все вспоминаю, какой он веселый был, бесшабашный. Я ведь был самый маленький, к тому же единственный якут — он всегда за меня заступался. Когда его не стало, до меня это не дошло по-настоящему, может, разум не хотел, отказывался понимать, а может, просто мы были молодые… Вот сейчас… В своих записях я не смог написать, что он погиб, обойдя эту тему стороной. Не захотел, потому что больно, очень больно.