— А ну, внимание! Все фонари потушили. Разом!
Водворилась напряженная тишина. Я дважды выстрелил из своего «вальтера» в потолок и попросил переводчика сообщить всем, да погромче:
— Один из военнопленных нарушил приказ, не разделся и не сдал указанный френч; он расстрелян за неповиновение; в дальнейшем мы будем поступать так с каждым нарушителем.
По команде зажгли все фонари и обнаружили, что доблестное воинство поспешно раздевается и сдаёт вещи… Мы двинулись дальше. Сам же я выбрал одного офицера моей комплекции и приказал ему раздеться полностью. Тот понял не сразу — переспросил. Я подтвердил распоряжение и сделал это довольно резко. Он мигом разделся донага, показав незаурядную натренированность. Я сложил весь его скарб вплоть до нижнего белья из парашютного шелка в один объёмный свёрток и завернул в первую попавшуюся немецкую плащ-палатку (туда же заложил и сапоги). Получился первоклассный комплект. Видно, мой манекен был каким-нибудь штабистом и чистюлей. Да! Чуть не забыл: я вернул ему его шинель, фуражку с высокой тульей, разумеется, все документы, знаки различий, какие-то награды, ремень и носки. Пытался объяснить, что быстро (зофорт!) пришлю ему свои солдатские сапоги с короткими голенищами. Он, как мне показалось, даже поблагодарил меня, хотя мог бы и проклясть. Ещё я попросил переводчиков и одного из знакомых автоматчиков охраны как-нибудь поприодеть моего несчастного. Больше я сбором обмундирования не занимался и поднялся наверх, как приказал генерал, «приводить себя в порядок».
Вскоре я уже разглядывал себя в зеркалах зала гостиницы. Тут без труда я обнаружил, что как есть смахиваю на франтоватого фашиста-негодяя. Что меня не обрадовало: пришлось смягчать облик при помощи малахая и все того же мехового жилета.
Первым в гостинице появился комбат Беклемишев в традиционно солдатском утлом облачении. Всё-то ему было тесно: рукава оказались коротковатыми, в подмышках тянуло и трещало, но, как человек выдержанный, он заставил себя примириться с невольным унижением, подавил неловкость, буркнул:
— Всё лучше, чем ничего, — и решительно направился к генералу.
Следом начали прибывать по два-три человека, пусть одетые нелепо, но уже не голые: рядовые, как две капли воды похожие на занюханных, ободранных фрицев, только что вырвавшихся из окружения, сержанты, умеющие сохранять известную лихость в любой обстановке, даже в этой — то шинель нараспашку, то в накидку, как развевающаяся бурка, или вражья пилотка задом наперёд, заломленная на ухо так, что не перепутаешь. Тут же менялись, облачались заново, смотрелись в роскошные зеркала, крякали от удивления или восторгались внезапно произведённым эффектом. Вновь прибывших встречали взрывами хохота, улюлюканьем и самыми замысловатыми, а то и уничижительными репликами. Труднее всего пришлось офицерам: в такой разношерстной массе мудрено сохранить остатки достоинства и возможность командовать другими. Не каждому же достался офицерский комплект! Вот так постепенно сошлись все. Очень быстро попривыкли, угомонились, всяк занялся своим делом: кто оружием, кто подгонкой обмундирования — штанов да френчей, кто раздобыванием портянок. Понемногу перестали замечать всю несообразность общей картины. Случайно попадавшие в зеркальный зал посторонние дёргались, ахали и шарахались — множество роскошных зеркал усиливали несуразицу впечатления. Выходить из гостиницы личному составу батальона было строжайше запрещено. Да и рисковать вроде бы никому не хотелось… Хоть и пообвыклись, шутки шутками, а облачённые во вражескую амуницию всё равно чувствовали себя не в своей тарелке.