— Я!! — он сразу поднялся. — Зачем чистить-то?.. Что, война кончилась? — этакий, заядлый одессит, хоть и обессиленный.
— Как это зачем?!
— Товарищ гвардии старшина, чур уговор, следующий раз идём на задание вместе. Сами увидите, я из своего автомата вообще не стреляю. Я их голыми руками. Уда-авливаю!.. Только чтобы не чистить оружия. Потом мою руки.
— Кого-кого? — не понял старшина.
— Врагов, разумеется. Фашистских приспешников!
Раздался одинокий усталый смешок.
Старуха хлопотала по хозяйству, а её дочь, женщина лет двадцати пяти, стояла в тёмной части горницы. Она оперлась спиной о косяк двери, плотно скрестила руки на груди и смотрела туда, где сидели Кожин и я. Словно выбирала.
Кожин был постарше, степеннее. Острые скулы на исхудалом лице, глубоко запавшие глаза. Большие жилистые руки лежали на коленях. Он ей по возрасту подходил больше, но пребывал в полной отключке. А я сидел и сидел себе — думать не думал, гадать не гадал… Но присутствие молодой женщины ощущал непрестанно. Старуха стелила постель в закутке между лавкой и печкой. Стелила мягко и широко, прямо на полу.
— Ма-ры-сю-ю! — позвала длинно и напевно. — Принеси овчину — мы здесь ляжем.
Молодая поправила платок и не спеша вышла в сени.
Кожин поднялся. Я двинулся за ним. Возле сломанного колодезного журавля приостановились.
— О Тосе вестей не имеешь? — на всякий случай спросил Кожин.
— Нет, — ответил я, повернулся и пошёл обратно.
Вестей действительно не было.
Почти совсем стемнело. На завалинке у хаты белел платок молодой хозяйки. Подошёл и сел рядом.
Весь вечер я заставлял себя не смотреть на неё: тёмные с отливом глаза, белый платок покрывал голову, видны только прижатые у висков прядки волос. Вся её спокойная стать тихо звала, тянула к себе. Была она лет на пять, а то и на шесть постарше меня, да ведь это не помеха, а подспорье — мой-то опыт в делах любовных был ничтожным и довольно безрадостным. Теперь, когда Кожин ушёл и солдаты не глазели, я почувствовал себя свободнее. Заговорил, то есть ляпнул ни с того ни с сего:
— Земли у вас здесь жирные?.. В смысле — хорошие?
Неуклюжее начало разговора не испортило:
— Были хорошие, а теперь не знаю, — ответила Марыся.
— Разве не здешняя? — я облокотился спиной о стену хаты.
— Родом здешняя, а работала в Барановичах на ткацкой мануфактуре.
Сумрак приближающейся ночи разрывался вспышками на горизонте. Её мамаша время от времени высовывала голову из сеней, стараясь не переступать порога. Она с опаской и недоверием поглядывала в мою сторону и спрашивала неестественно громко, словно запевала: