— Ты почему не пускал меня? — тихо спросил фельдшер.
— Заткнись!
Я вернулся в землянку.
— Ты ухлопал ее, — проговорил Зайдаль без тени сомнения.
— Поволокли к оврагу, — ответил я.
Его взгляд ушел в бесконечность.
— Ты настоящий друг, — пусто проговорил он вполне нормальным голосом. — Но ты же видел, ты знаешь… Она… Она такая женщина!.. Такая…
Тут я произнес уже черт знает что:
— Зайдаль, если она опять придет, позови меня. Я ее… Да так, что и на том свете будет покойницей.
— Ты настоящий… убийца… — спокойно проговорил Зайдаль. — Я недооценивал… — Он вроде бы совсем сник, обессилел, допустил фельдшера и дал сделать себе первый укол.
Офицеров бронероты расселили по другим землянкам, а там, где лежал Зайдаль, устроили тайный лазарет. Все знают и все молчат — вот что такое секретность у разведчиков. Пащенко соорудил график для своих офицеров и доверенных сержантов — поочередно дежурили возле Зайдаля круглые сутки. Он много пил — только воду, есть не хотел. В редкие минуты просветлений Зайдаль просил не отправлять его в госпиталь, обещал скоро выздороветь, благодарил, извинялся за доставленные хлопоты, покорно подставлялся под шприц с иглой и засыпал.
Страшное дело, когда столько может свалиться на одни плечи, на одну голову! Его семья была уничтожена фашистскими выродками в Минске, вся под корень, со стариками и малыми детьми — одиннадцать человек. Оставалась только жена.
2
Еще совсем недавно…
Двое шли по лесной заснеженной тропе прямо к моей землянке. Чуть впереди Василий Курнешов, следом Зайдаль Лейбович. В походке Курнешова чувствовалась строгая официальность (его хлебом не корми, только подай официальный момент), а Зайдаль разглядывал верхушки сосен. Через застекленное окно землянки (особое фронтовое пижонство, обычно окошко в землянке затягивали промасленной бумагой) я видел их, но выходить навстречу не стал.
Зайдаль уже два месяца жил со мной в этой землянке, но в последнее время между нами все чаще стали пробегать какие-то черные кошки.
Два голых топчана, большой круглый стол и тесаные, из-под топора, стены светились чистой белизной древесины с редкими смоляными потеками. В этой просторной землянке собирались по двенадцать-четырнадцать человек, и каждому находилось место если не на топчане, то на аккуратно распиленных чурках, а печь и хозяйственный отсек были отделены полуперегородкой. Для плацдарма на Висле это были настоящие хоромины, разведчики, большинство уральцы, как на подбор мастера, сооружая командирское жилье, они словно говорили: «Хочешь — завидуй, хочешь — плачь. А у нас вот так!»