В редких кустах, недалеко от реки, он и она сидели на траве, тихо говорили о своем:
— Трудно будет поднимать-то без отца.
— Ну уж и без отца, — она улыбнулась. — А легко с малым дитем не бывает. Вон у мамани пять — все девчонки, — легко ли!
— Так ведь поднять-прокормить, провоспитать надо, — Иван расправил складку на юбке жены и притулился к ее коленям.
Она не ласкала его, а смотрела и ждала, что он еще хочет сказать. Он и сказал:
— Совсем замаешься провожаючи. Нельзя так.
Она смотрела-смотрела на него и хохотнула:
— Какой-то ты неладный. Обучают хоть?
— Обучают, — хмуро ответил Татьянников, — одна винтовка на отделение.
Ей стало жалко Ивана:
— Чего вы с ней делаете?
— Разбираем и собираем обратно — дергаем ее туды-сюды, как козу.
— Тепло ли в казарме?
— Тепло.
Он, не поднимаясь, повернулся, обнял ее и ухом прижался к животу. И только удивлялся той боли и жалости, которые поднимались в нем, и все до капли относилось к ней, к Марии. А что касается казармы, то — никакой казармы не были, не было даже никакой палатки, были только квадратные углубления, вырытые в земле и обложенные дерном. В каждой такой апарели одно большое земляное возвышение, выстеленное выгоревшими на солнце серыми досками. На отделение выдали всего две шинели. Укладывались на правый бок, дежурный укрывал всех одной шинелью, и хватало ее как раз, чтобы закрыть девять левых боков, а вторую растягивал по ногам, и тоже хватало. Переворачивались по команде. Крайние менялись от ночи к ночи, и сам командир отделения для себя исключения не делал. Вот только когда начинал накрапывать дождь, мокли поясницы, а там уж утром просыхали от внутреннего тепла, если, конечно, дождь к утру переставал.
— Ты сама-то где пристроилась?
— Я-то? Километра три-четыре. Там ваша ферма или подсобное. Ниже по реке прачечная. Ваша.
— А солдаты не пристают?
— Пристают, да идут дальше.
— Ты мне смотри, — нестрого сказал Иван.
Она ему ответила для порядка:
— А я что? Я — смотрю.
Расстались они на закате, когда со стороны штаба над всеми лагерями голодная хрипловатая труба заиграла на ужин.
Договорились на завтра, и тут Иван побежал.
Во время перекура, после ужина, помкомвзвода Сажин наставлял Татьянникова:
— Если все наши женщины начнут провожать нас на войну, можешь понять, какой сумбур в стране поднимется? Загрузят, к чертовой матери, все дороги! Понять можешь?
Татьянникову все это понять было раз плюнуть, но до конца понимать не хотелось, и он молчал.
— Ты ей разъяснить должен. Досконально.
— Я разъяснил. Да она ни в какую.
— Ну тогда прикажи. Глава ты или хренбозначто?! — терял терпение Сажин.