— Х…я ты пойдёшь, — усмехнулся Земцов. — Клим в десять раз ловчее тебя был, и вот…
— Я сказал — пойду, значит — пойду! — заорал командир.
— Х…я пойдёшь, — непоколебимо сказал Земцов. — А будешь дурью маяться — скрутим. Ты командир, твоё дело…
— Моё дело — людей на смерть посылать? — приходя в состояние холодного ехидства, поинтересовался Верещагин. Но Сергей был невозмутим:
— И это тоже. Но основное — думать. Так что думай.
Неизвестно, что ответил бы разозлённый надсотник. Но все трое офицеров именно в этот момент услышал голос — не с неба, а от входа:
— Можно… можно я пойду?
Мужчины обернулись, и мальчишка, на котором скрестились их взгляды, явно оробел. Но от этого только стал напористей, и в голосе его явно прозвучал вызов:
— Давайте я пойду!
— А, это ты, Димка, — кивнул Верещагин. — Не шатайся днём по этажам, с ума сошёл, что ли?
— Я могу пойти, — повторил мальчишка упрямо. — Вы же сами говорили, что я…
— Говорил, — сердито оборвал его Верещагин. — И сейчас скажу, что без тебя сотню Игоря смяли бы. Но это одно дело. А другое — послать тебя…
— Вы меня не посылаете, я сам иду, — быстро возразил мальчишка и мотнул светлым чубом. — Ну это же мой район, я тут всё знаю!
— Слушай… — начал Верещагин. Но Земцов молчал, теребя бороду. А Басаргин вдруг сказал:
— А это выход.
— Выход?! — надсотник посмотрел на них. — Ну ладно бы я. У меня нет детей. Но вас-то обоих — вас же дети дома ждут! Так как же можно…
— А Клима не ждали, — напомнил Басаргин.
Верещагин выругался. Жена Климова и его младший сын Никитка погибли при бомбёжке колонны беженцев. Старший — приёмный — сын Юрка пропал без вести немного раньше.
— Я могу, — напористо-неистово сказал мальчишка, сжимая кулаки и весь подаваясь вперёд. — Ну я же правда могу, а вы не можете. Я схожу и вернусь. Вы мне только объясните, что нужно узнать. Я могу! — голос его стал умоляющим.
— Олег… — начал Басаргин. Верещагин оборвал его:
— Помолчи ради всего святого.
Теперь молчали все.
— Зачем тебе это нужно? — спросил Верещагин. — Объясни.
— Зачем?! — начал Димка агрессивно. И — захлебнулся. Беспомощно хлопнул глазами. Офицеры ждали. На ресницах у мальчишки появились капли, губы задрожали. — Я могу… — прошептал он и уронил голову.
— Ясно, — сказал надсотник. — Пошли. Будем говорить.
* * *
Пашка Бессонов согласился идти сразу. Димку не очень интересовало — почему, просто внезапно ему стало жутко идти одному. Он почти пожалел о своём решении — и, будь возможность повернуть время, наверное, не высунулся бы в комнату, где стояли офицеры. Но теперь отступать было некуда, и Димка нашёл компромисс — страшно обрадовавшись, когда Пашка сказал: «Конечно, пошли!»