– Сдай оружие! – Мохар вскочил и посмотрел на командира и комиссара. – Теперь видите?..
Колесов сидел, немного растерянный. Петровский, положив костлявые руки на стол, смотрел гневно, но молчал.
А бедный мальчик крикнул, так отчаянно:
– Те-бе? Те-бе оружие?!
И достал наган.
– Ну, так мы отнимем, – сказал Мохар.
– Не подходи – застрелюсь.
Мохар испугался, не двигался, но, кажется, и до него дошло, что не «застрелю», а «застрелюсь». Пошел прямо на Коренного. Шел медленно, я видела – ждет, чтобы выстрелил. А тот, глупый, безжалостный к себе, к матери своей, поднял наган к голове… Кажется, я крикнула, кажется, схватила за локоть, и тут же – выстрел… Сначала все глядели на Коренного. А он стоял и смотрел на комиссара, который медленно вставал из-за стола.
– Уведите дурака, – сказал комиссар, прижимая ладонь к шее. Кровь сразу просочилась меж пальцев. Коренной тихо положил наган на табурет и пошел к двери. Мохар, хватаясь за кобуру, бросился следом, а я – к Петровскому.
– Кажется, пустяк, ладно, перевяжите, – сказал он, садясь на табурет и беря в руки наган Коренного.
– Василий Петрович, это я схватила его за руку, он себя…
В штабе дежурит Федор Иванович, комиссар отказался идти в санчасть. Сонную артерию пуля не задела, но прошла близко. На волоске все было… Сережу посадили в специальную землянку, где и Бакенщиков сидел. Мохар все ходит, и вид у него такой, будто он в разгромленном захваченном гарнизоне.