Потом, ночью, лежа на холодной земле, припоминали подробности, которые были, которых и не было.
– Этот по-своему, а комроты ему: «Ты что вылупивса?»
– Вылупивса! Землячки!
– Тарадзе, ты что ему кричал?
Тарадзе молчит. Зато Меловани не молчит, помогает, как ему кажется, разыгрывать своего друга:
– Что кричал? Глупость кричал. Жена, какой она жена? В городе был жена…
– Друг твой – человек, – внезапно разозлился Головченя, – хоть и смешной, как верблюд. А ты, браток, па-аскуда.
Ушел. Странный он. Я все больше убеждаюсь, что такие люди чем-то ненормальны. Говорил, говорил, шепотом все, я посмотрела близко в глаза, а там будто заслонки раздвинулись: испуганный, неуверенный человек.
– Я знаю, чья пуля, нам это известно…
Даже мне ясно, что издалека пуля прилетела, случайная: пробила планшет, голенище и осталась в сапоге, слегка только оцарапав ногу. А он все свое: о тех, которые боятся его проницательности, у кого не все чисто. Уходя из санчасти, предупредил: чтобы «никому ни слова». О чем «ни слова» и сам, видно, хорошенько не знает.
Не хочется об этом Мохаре думать, а вот думаю. Если уж навяжется что… Нервы никудышные стали. Вот и сон тот, все один и тот же: приходят женщины и все спрашивают о сыновьях… Последний раз я все высматривала, все ждала мать Ефимова. А потом как-то оказалось, что она – это я. В слезах проснулась.
Лина бежит. Очень чему-то рада.
– Анна Михайловна, ой, разрешили! И винтовку дали – вот. А мне жалко вас оставлять. А может, и вы съездите к Толе, в Костричник. Полштаба туда собирается…
– Ну и наелся! – старательно стряхивая что-то с ладони, просипел Головченя.
Липень быстренько повернул в его сторону бледное, изголодавшееся, но по-прежнему круглое лицо, спросил шепотом:
– А что ты ел?
– Дай хлеба – скажу.
Вася Головченя сочувственно хлопнул соседа по спине.
– Крепись, детка, скоро немцы галеты подвезут.
Потом перевалился на бок, подставляя Липеню карман поддевки.
– Пошарь, хлеб позавчера лежал.
Липень все-таки просунул руку в карман.
– Кто болтает? – злой шепот Волжака.
Трое суток кружат роты возле Низка, ищут место для засады. Жратва кончилась еще вчера, приходится жить «на подсосе», как назвал это Шаповалов. От жителей, которые прячутся в лесу и, не переставая, смотрят на свои хаты, узнали, что немцы каждое утро приезжают в Низок и засветло убираются в гарнизон, нагрузив фургоны всем, что бобики разнюхивают в потайных ямах и погребах. Ночуют в Низке власовцы и полицаи.
К дороге из гарнизона в Низок лес не подходит, и только возле самого Низка есть небольшой. Сюда и заползли ночью.