Вчера вот тоже шли из бани и ссорились.
– Сейчас не время спрашивать, – горячился Сергей, – воевать надо.
– А не кажется тебе, Сереженька, что и это мы делали бы удачливее, если бы до войны больше спрашивали – себя и других?
– Кончится война…
– Поумнеем? Я что, я – пожалуйста! Да вот мужики…
– Знаешь что, знаешь, куда такие дорожки идут?
– Я-то знаю…
– Не знаешь. В полицию.
– Я думал, Коренной, что ты не дурак.
– Как тебе угодно.
Что странно – спорят, как самые лютые неприятели, но при этом стараются говорить так, чтобы другим не все понятно было. Вроде сближает их, от других отделяет этот спор.
Но сегодня бредут порознь: Сергей впереди, Бакенщиков далеко позади, оба неулыбчивые, молчаливые.
Поспорить, умно порассуждать – это, конечно, интересно. Вот у Горького: здорово, когда все рассуждают! Толя любит, чтобы как в книгах. Но они же – почти до вражды. Можно подумать, что кому-то что-то неясно. Толе все ясно.
Толя не очень задумывался над стычками Сергея и Бакенщикова: купаны в горячей воде, что с них возьмешь! Но однажды Толина мать остановила Бакенщикова, хотя она не любит лезть в чужие дела и разговоры, озабоченно спросила:
– Валерий Семенович, зачем вам это? Я про эти ваши разговоры с Коренным. Сережа просто мальчишка, а кому-нибудь может показаться…
– А что, что-нибудь слышали? – Бакенщиков схватился за оглобельки очков, поправил.
– Нет, ничего, – успокоила его мать, – но зачем вам?
Есть в горячности Бакенщикова, в его улыбке что-то болезненное, даже отчаянное. Понесет его – обо всем забывает. Он и в бою, говорят, такой. Толя не видел, но хлопцы рассказывали, что, когда громили Протасовичи, Бакенщиков, тогда еще безоружный, бежал по полю за полицаем: догнал и отнял винтовку.
Уже Зубаревка виднеется. В поле много женщин. С узлами, с детьми. К лесу спешат. Картофельное поле будто известкой побрызгано – все в цвету.
– Заглянем к хозяйке моей, – говорит Коренной Толе. – Если не ушла.
Толя знает, что до партизан Сергей жил у какой-то женщины, у которой его, тифозного, оставили окруженцы.
– Время было, – вспоминает Сергей, – бабы нас, доходяг, выхаживают, а мужики – брошенных армейских коней…
– Привал! – долгожданная команда.
– Зачем в деревне, не надо в деревне, – забеспокоился Застенчиков, с отвращением посматривая на чистое голубое небо, – оставить кого, чтобы жратвы взяли…
О жратве все же помнит.
– На дачу, тетеньки? – спрашивает Шаповалов двух женщин, у которых за спиной белые узлы.
– Вы оттуда, мы – туда, – отозвалась женщина помоложе, одетая по-городскому.
Отдыхать расселись кто на травке, кто на бревнах.