– Не жадничай, Зарубин, – почему-то злится Носков, – впереди десять километров болота: нахлебаешься.
К болоту спустились, когда солнце уже уходило с порозовевшего неба. Зазеленел ольшаник. Кажется, целый век не видел зеленых листьев. Свежестью потянуло. Холмы, покрытые черно-желтым лесом, остались позади вместе с солнцем. Оглянешься – темные, почти черные, поднимаются к небу, а вершины будто желтком политы.
Отдыхать не пришлось – болото легче пройти, пока не стемнело. Начались топкие, давно не кошенные луга, трава жесткая, высокая, вяжет ноги. Передние уже проложили глубокую дорожку. Перекинутые через старые канавы жердочки веселят; пританцовывая, хлопцы перебегают на другую сторону, а остальные ждут и советуют, куда падать.
Толины рваные ботинки, большие сапоги Головчени, краги Савося, сыромятные постолы дяди Митина отмылись от сажи, зато теперь на них по пуду грязи.
Приказано отдохнуть. Но сесть негде, ноги в воде. Некоторые развлекаются, пытаясь улечься спиной или животом на круглые и упругие кусты лозы, похожие на копны сена. Но если удалось одному, находятся еще охотники. Треск, плеск, смех, ругань.
– Давай малу кучу!
– «Морячка» под низ.
– Идти, что тут стоять.
– Проводников ждем.
– Откуда?
– Чертей. Они к ночи прибывают.
– Эй, кто базар устраивает!
В сыром теплом сумраке шли по скользким жердочкам. Там, впереди, кто-то знает, как они положены, эти жердочки, и тянет за собой длиннющую цепочку отрядов. К нему, первому, – хорошее, благодарное чувство. Только скорее бы кончилась эта дорога. Нащупает нога жердочку, но тут же потеряет и – по колено в грязь. Ногу схватывает давний, наверно еще весенний, холод. Стараешься побыстрее выдернуть ее, но срывается и другая. Вначале всплески, испуганные ругательства веселили. Но потом не до того стало. Кое-кто уже прямо по болоту бредет, сопя, барахтаясь, матерясь. А над головами, высоко-высоко, поблескивают чистые звезды.
Лишь к утру выбрались на твердое. Пошел мелкий и неожиданно холодный дождь.
– Ну, черти болотные, сейчас мы вас помоем, – сказал от чьего-то имени Головченя. У самого даже борода из черной сделалась ржавой.
Все смотрят друг на друга и каждый не верит: «Неужели и я такой?»
– Ну и неделька началась! – промолвил Носков и пояснил: – Сказал человек, которого в понедельник вели на виселицу.
Любит Носков побасенки не меньше, чем Бобок, но у Носкова они как на подбор ядовитые, злые.
Лежали на мокром песке. Не хотелось даже думать. Был лишь страх, что скоро снова подниматься, идти.
Но некоторым еще охота языками ворочать.
– Э, какое это болото! – простуженно посмеивается Головченя. – Савосю по щиколотки… когда он головой вниз нырнул.