Кучугура остановился перед Захаркой.
– Ну, сколько за Кричевца получил? На и от меня еще.
Не отнимая правой руки от автомата, левой коротко замахнулся. Рот, щеки у Захарки задергались в бессмысленной улыбке.
– Вась, оставь мне!
Расталкивая толпу, к полицаям пробивается партизан с синими, опаленными миной или снарядом, шеей и щекой. Черты лица у него грубые, но правильные – плакатное лицо моряка. И даже бескозырка на голове, хотя и без лент. Раздвигая плечом женщин, «моряк» издали объясняет Кучугуре:
– Мы слышали ваш концерт, а потом говорят: Селибу громят. Жалко, без нас. Задержались немножко, но эшелончик все-таки кульнули.
– Опять с сеном, да, Петенька? – спросил золотозубый партизан в бурой дохе, с которым Толя уже знаком.
– Ну, сено тоже фураж, – не смутился «моряк» и тут же обратился к полицаям: – Так это от вас столько вони было вокруг Селибы?
– Петя, это тот Никиту Грома убил, – подсказали со стороны.
– Ты?
Леонович-младший, перед которым остановился «моряк», испуганно задергал шеей, а старший торопливо пояснил:
– Это Пуговицын, вот тот, бритый.
– Вот этот, – сказал Фомка, и даже выступил из строя, и даже пальцем ткнул в спину Пуговицыну.
– Так это ты, гадина лысая, друга моего убил? Как ты думаешь, что я из тебя сделаю? – «Моряк» рукой взвешивает у пояса длиннющий штык-кинжал.
– Довольно, Зарубин, нечего тут спектакль представлять.
Веснушчатый партизан из охраны подошел к «моряку», взял его за плечо:
– Отойди, знаю я тебя. Не бойся, он свое получит.
– И получит. Вася, позволь мне конвоировать.
– Как хочешь. – Кучугура прошел вдоль строя. Остановился перед худым, остроносым полицаем. Его в поселке за хромоту называли «Рупь двадцать».
– А ты чего здесь?
– Вот взяли со всеми…
«Рупь двадцать» смущенно переступает длинными, в обмотках, ногами.
– Выходи. Отдайте ему винтовку.
Человек вышел из строя, а те, что остались, глядели вслед ему с лютой завистью. Догадался человек вовремя связь с партизанами наладить.
Откуда-то появился Разванюша.
– Так вот ты кто, а я-то тебя чуть не пристукнул, когда вчера тебе захотелось на двор не вовремя.
Сегодня Коваленок особенно петушистый, где-то уже красную ленту раздобыл, на полицаев посматривает весело.
– Не хватает только бургомистра, как раз в Большие Дороги поехал, а то хоть парад устраивай.
Фомка заискивающе усмехается, лица у братьев Леоновичей жалко кривятся: тоже готовы усмехнуться, если, конечно, им будет позволено. Пуговицын смотрит прямо перед собой, но кажется, что и спина его со сведенными лопатками, и подергивающийся затылок, и прижатые к черепу уши следят за «моряком», который не отходит от Пуговицына далеко. Конвоир тревожно посматривает на них обоих.