В ее лице он видел красоту и жизненную силу. В разуме — интеллект и любознательность. В сердце — сострадание и отвагу.
Хойт понял: он нашел в ней все, что только мог желать, даже не осознавая, чего был лишен все эти годы.
Разумеется, у него не было никаких прав на нее. Они не могли принадлежать друг другу за пределами времени, отведенного на выполнение воли богов. Если им суждено выжить, если миры не исчезнут, он вернется в свой мир, а она останется здесь.
Даже любовь не может протянуться через тысячу лет.
Любовь. Это слово вызвало боль в сердце, и Хойт прижал ладонь к груди. Значит, такова она, любовь. Сверлящая, жгучая боль. Свет и тьма.
Не только теплая плоть и шепот при свечах, но и боль, и постоянное напряжение. При свете дня и в темных глубинах ночи. Такое сильное чувство к одному человеку затмевает все остальное.
И это пугает.
Нет, он не трус, напомнил себе Хойт. Маг по рождению, воин по стечению обстоятельств. Он мог извергать молнии, вызывать ветер. Он убивал вампиров и дважды противостоял их королеве.
Значит, он не испугается любви. Любовь не искалечит и не убьет его. Каким же нужно быть трусом, чтобы избегать ее?
Хойт вышел из комнаты, спустился по лестнице; движения его были стремительными. Проходя мимо комнаты брата, он услышал музыку — что-то медленное и грустное. Музыка скорби.
Если проснулся брат, подумал Хойт, значит, зашевелились и другие, подобные ему. Скоро закат.
Он быстро прошел через весь дом, пересек кухню, где что-то варилось на плите, и выбежал на задний двор.
Ларкин развлекался, превратившись в золотистого волка, а Гленна, радостно вскрикнув, ходила вокруг него с маленькой коробкой, которая делает картинки. Фотоаппарат, вспомнил Хойт.
Ларкин снова стал человеком и, подняв меч, принял надменную позу.
— В облике волка ты красивее, — сказала Мойра.
Ларкин поднял меч и, изобразив ярость, погнался за сестрой. Их крики и смех настолько не вязались с музыкой брата, что Хойт застыл в недоумении.
Значит, в мире еще остался смех. Время и потребность в игре и веселье. Остался и свет, хотя тьма подбиралась все ближе.
— Гленна.
Она повернулась; искорки смеха все еще плясали в ее глазах.
— Ой, как здорово! Стой на месте. Вот так, дом будет виден за спиной.
— Мне нужно…
— Тихо. А то скоро стемнеет. Да, да, вот так. Отстраненный и встревоженный. Чудесно! Жалко, нет времени вернуться за плащом. Он просто создан для тебя.
Она сменила ракурс, присела, сделала еще один снимок.
— Нет, не смотри на меня. Взгляд поверх моей головы, лицо задумчивое. Смотри на деревья.
— На что бы я ни смотрел, все равно вижу только тебя.