— Да, об этом меня предупреждал Юрий Бондарев, когда узнал о моем замысле: "Ты хлебнешь горюшка со своими невыдуманными героями. Обязательно отыщутся, которые будут не согласны с описываемым тобой. И не так это было. И не так говорил такой-то..." Конечно, я заколебался. Мне было бы проще оперировать придуманными именами, опираясь на конкретные события. Свободнее было бы. Может быть, даже художественнее получилось бы. И вот в минуты сомнений меня уколола в сердце такая мысль: те люди, о которых я пишу, ведь они были действительными людьми, это их обжигало в военном пекле сначала между Доном и Волгой, а потом в Сталинграде; это их, конкретных и родных, крестили в кровавой купели непридуманных. Справедливо ли, что о них не узнают! Если Бог продлил мои дни, сделал меня литератором, то для чего-то существенного. Я должен рассказать правду. Ведь я видел, кто был ранен, а кто погиб из моих товарищей, как погиб, где похоронен. Я помню эти вырытые ямки в степи, эти воронки от бомб, в которых мы хоронили своих фронтовых друзей. Кто, кроме меня, может рассказать об этом?
— Но ведь настоящая правда может быть суровой для детей и внуков конкретных людей?
— Этой правды незачем стыдиться потомкам моих товарищей. Только в одном случае я изменил фамилию: командира минометной роты, в которой я был политруком. Он сбежал в горячую пору сражений в медсанбат, а потом ухитрился попасть — минометчик — в интендантскую академию в Ташкенте. И не потому, что я пожалел его.
— Из этических соображений?
— Я изменил фамилию потому, что он был жив. Даже прислал мне из Одессы письмо. Он представлял себя везде как участника Сталинградской битвы. Дети его гордились своим отцом. Как же я могу лишить их такого счастья? Я пощадил их.
— И были отклики на роман?
— Как только вышла первая часть, я получил письмо... теперь уже из-за границы от одной женщины: "Дорогой Михаил Николаевич! У меня на фронт ушли трое братьев, и все они погибли. Куда бы мы ни писали, никакого ответа. Мама уже умерла — она долго ждала сыновей. Не было бы таких политруков, как Вы, я бы не узнала о своих братьях-героях". А еще одна женщина узнала о судьбе своего отца. Мы с этим Иваном дружили. Он погиб на моих глазах. Я догадался упасть, а он — не стал. Пулеметная очередь из самолета прочертила огненную строку по его телу. Он мне показывал фотографию жены и двухлетней дочки. Это был 42-й год...
— Я понимаю этот роман Ваш как нравственный долг перед теми, кто не дожил до Победы. Но, судя по тому, что на Вашем столе лежит общая тетрадь, Вы уже пишете что-то новое.