— Горько! А ведь нас становится все меньше и меньше. Когда я выступаю перед аудиторией с рассказом о войне, я все чаще думаю о нем, о том, кто будет последним ветераном Войны. Он, конечно, не догадывается об этом. И как же ему будет одиноко!
— А что чувствуете Вы, лейтенанты той войны: Алексеев, Бакланов, Бондарев, Носов.., когда правда Ваших книг не доходит до широкого читателя?
— Нас, стариков, обезоружили и, в частности писателей. Не только лишили книжного влияния, но даже обеззвучили. Особенно писателей патриотического направления. Разве что-нибудь слышно о прекрасном русском писателе Евгении Носове, живущем в Курске? Или об интереснейшем прозаике Владимире Корнилове, живущем в Костроме? Вы за последние десять лет видели их на экране?
— Я и Вас не вижу на экране долгое время. Правда, недавно прошел Ваш фильм по российскому каналу...
— Им надо же показывать что-то по телевидению. Но и то, заметьте, показали "Журавушку" как бы украдкой, для России, но без Москвы и Московской области. Как это Алексеева допустить на Москву и на Московскую область! Также украдкой показывают и "Вишневый омут", без согласования со мной, автором. О гонораре я уже не говорю.
— И тем не менее, в патриотической — увы, малотиражной — прессе прошла публикация глав Вашего нового романа "Мой Сталинград", а в "Роман-газете" — полностью. О романе уже говорят как о значительном литературном событии. Я знаю, что Вы писали его долго, трудно. Это слишком болевое, чтобы легко писать. Тем более, что о Сталинграде написано несколько произведений. Вы могли бы охарактеризовать отличительную особенность вашей эпопеи по сравнению с другими книгами на эту тему?
— Очень даже охотно отвечу на этот вопрос. Да, были произведения на эту тему, интересные: "В окопах Сталинграда" В. Некрасова, "Горячий снег" Ю. Бондарева... Особенности же моего романа, во-первых, в том, что это — мой Сталинград, а во-вторых, в том, что в нем нет ни одного придуманного героя — все конкретные лица. Документальность романа — вот яркая отличительная черта его.
— Но эта особинка для Вас уже стала характерным приемом, который Вы использовали, начиная с повести "Хлеб — имя существительное", потом в любимой Шолоховым и Закруткиным "Карюхе", и, завершая романом "Драчуны", в котором Вы даже клички собак сохранили. Не случайно талантливый критик Михаил Лобанов, в ставшей взрывной для эпохи застоя статье "Освобождение", метко охарактеризовал Вас как писателя "именно увиденной, пережитой действительности" и добавлял, что именно это "и придает убедительность его картинам". Вы не опасались, что документальность вызовет резкое неприятие тех, кто иначе видит произошедшие события?