Жермен улыбнулся.
— Надо смотреть правде в глаза, — спокойно сказал он, — Я давно готов к этому. Жалею только о том, что так мало был с тобой и Грегори.
— Я — не готова! И не желаю ничего слышать!!
— Ты права. Я больше не буду так говорить, — это все равно прозвучало как одолжение.
Через некоторое время Жермен тихо сказал:
— Спасибо, Делиз. За то, что ты со мной. Я люблю тебя… я все время думал о нас. Ничего бы не вышло.
— Ты это уже говорил, — я поморщилась отстраняясь.
— Дело не только в условностях. При желании их можно обойти или просто забыть. Но ты слишком многого не знаешь обо мне, хотя и того, что знаешь должно быть вполне достаточно.
— Мне это неважно! — теперь это было действительно так, — я ничего не хочу знать.
Он горько усмехнулся и продолжил:
— Это важно мне.
Я слушала. Молча и не перебивая. Так же, как в свое время он слушал меня. Но разве могли сравниться две наши исповеди?
— Я хочу, что бы ты знала, кто я до конца.
Я, как пригвожденная, сидела в полумраке и слушала слабый усталый голос. Я не видела его лица. Я пребывала в оцепенении, и мне казалось, что не осталось ничего, кроме этого тихого голоса… я даже не сразу поняла, о чем именно Жермен говорит, а когда поняла, — то перестала дышать. В эти минуты я думала о том, сколько боли выпало ему в жизни.
О, нет. Он не оправдывался! Сегодня Жермен говорил без стыда и недомолвок, о том, чего хотел достичь — уехать куда-нибудь, где его никто не знает, и где никогда не окажется прежних знакомых, где можно просто жить. И о том, каким способом он этого добивался… Я узнала больше, чем хотела бы. Думаю, эта ночь стоила седых волос нам обоим.
— Делиз, прости… я не хотел тащить к тебе эту грязь!
Я знала, что должна что-то сказать, только бы не было тишины. Но как же это было трудно!
— Тебе не за чем просить у меня прощения, — я наконец овладела своими связками, — я никогда не думала, что твоя жизнь была безупречной. Конечно… я не могла даже представить всего… о чем… То, что ты рассказал не может меня оттолкнуть! Ты был искренним со мной. Я люблю тебя. Я никогда не оставлю тебя, и тебе не удастся меня испугать.
Если бы мне позволили, я поселилась бы в его палате, но часы наших встреч были ограничены. А этого мне было слишком мало!
Видеть его таким было больно, а не видеть — невозможно. Физически. Мне было трудно дышать, и тупо ныло сердце, которое, оказывается, у меня тоже есть, от мысли, что Жермен сейчас опять один, а быть может, совсем скоро одна останусь я, — и уже навсегда. Не будет даже этого мучительного ожидания рассвета, безнадежных попыток заполнить время до новой встречи. Почему мы должны терять даже такие крохи? Я и так уже забыла о каких-либо приличиях, зато могу попытаться дать ему то, чего у него не было, и о чем он мечтал.