Он даже не смотрел на меня, не делал вообще никаких жестов, но сами интонации, голос, просто вибрирующий магнетической мощью — уже неотвратимо поглощали собой волю. И никакие остатки доводов рассудка не могли этому противостоять.
— Одномоментном либо же при длительном травмирующем воздействии… К сожалению, тогда имеет место нечто вроде эффекта разбуженного грозой безумца, не владеющего собой. Вы ведь знаете, как это бывает…
Внезапно, что-то заставило меня оторваться от многострадальной чашки, и встретиться с ним взглядом.
— Да… — он был прав, я еще помнила нечто подобное перед своим побегом из столицы.
Мессер удовлетворенно кивнул.
— Именно поэтому я и говорю с вами: сейчас вы еще способны это понять и что-то сделать. Перехожу к сути: ваш муж относится к тому редкому случаю, когда душа человеческая не только жива, но и не спит, — а значит, слишком уязвима. Человек может более чем великолепно владеть собой, но это не избавляет его от ран. От боли, которую он под час сам может не осознавать… А теперь пример: вы можете порезать палец и он заживет через пару дней. Вы можете рассадить ногу, или поскользнувшись даже сломать ее — через несколько месяцев не останется и следа… Внешне. Кроме шва на коже или кости, который обычно не чувствуется. Но вот один перелом, другой… и каждый день, новые царапины и ссадины, и у организма уже не остается сил их залечивать и рано или поздно наступает предел: полное истощение…
Мессер умолк, размешивая в своей чашке сахар.
— Ему ведь стало лучше рядом с вами?
Последний вопрос расставил все на свои места. Я поднялась, одергивая перчатки.
— Это возможно? Действительно возможно?
Этот пасынок Сатаны верно угадал и место, и время, и жертву: я была готова ухватиться даже за такие жалкие лохмотья призрака моей надежды.
— Вы не узнаете, пока не попробуете, так? И разве вам есть что терять, кроме…
Я не хотела отступать перед серьезным и неожиданно сочувствующим выражением его необыкновенных глаз.
— Да.
Кроме смысла моей жизни…
Я шла быстрым шагом, обдумывая странный разговор. Надежда не обрела даже подобия твердой почвы под ногами, но держалась: мужество обреченных… И без псевдо философских откровений я уже давно понимала, что разочарование и неверие разъедали душу Жермена отравой усопших мечтаний, лишая сил и воли, едва ли не в большей степени, чем лейкемия, медленно убивающая тело. Та незапятнанная часть его сердца, которая так привлекла меня, еще жила. Она уже прошла свой путь к очищению от всего наносного и лишнего: тот, кто сделал своей профессией самую красивую на свете ложь, позволил себе поверить, что это может быть правдой…