На станцию пришел поздно вечером злой, усталый, грязный. Три часа ожидал поезда. Погода не прояснялась. По-прежнему лил дождь, шумел в кедрах ветер.
Поезд пришел в полночь. Он вынырнул из-за поворота, залил белым ярким светом рельсы, дощатую платформу и желтое здание станции. Никогда Мельников не ожидал его с таким нетерпением, как в этот раз. Добравшись до теплого купе, он быстро сбросил мокрую шинель, разулся и, закутавшись в чистые простыни, заснул крепко, будто после тяжелого боя.
Рано утром на одной из станций он дал Наташе телеграмму и теперь лежал, прислушиваясь к глухому постукиванию вагона. Все, что было пережито за эти дни, казалось каким-то тяжелым сном. Хотелось ни о чем не думать, но мысли сами собой лезли в голову, тревожили, злили.
В душе у Мельникова все еще продолжалась борьба, которая началась в тот день, когда майор из отдела кадров предложил ему батальон охраны. Конечно, проще всего было бы согласиться, а уж потом, на месте, как только появилась бы возможность, попроситься в другую линейную часть, тоже где-нибудь под Москвой. Но сделать это Мельников не мог. Не мог, во-первых, потому, что не хотел больше откладывать и без того невероятно затянувшуюся работу над рукописью. Во-вторых, он хорошо знал: чтобы перебраться потом из батальона охраны в другую часть, ему пришлось бы опять писать рапорт и уж непременно ссылаться на свои записки. А это как раз и было самым мучительным для Мельникова. Не желал он, чтобы кто-нибудь подумал о нем с ехидством: «Вот, мол, сочинитель объявился. Напишет чего или нет, а внимания требует». Потому-то и начальнику академии отвечал он всегда сдержанно: «Похвалиться пока нечем» или «Показывать еще рано». Правда, когда он сидел в самолете и надеялся сэкономить время для Москвы, у него была мечта побывать и в академии, повидаться с генералом. «Повидался, называется, со всеми, — вздохнул Мельников, болезненно поморщившись. — Теперь хотя бы успеть приехать к новому месту службы без опоздания».
Больше всего Мельников жалел о том, что не написал жене раньше о своем решении служить в части, которая находится где-то на юге Урала. Надеялся на встречу. При встрече он, конечно, поговорил бы обстоятельно, сумел доказать, убедить. И все было бы проще, спокойнее. «Теперь в одном письме не объяснишь всего, — упрекнул он себя. — Да еще неизвестно, как отнесется к этому Анастасия Харитоновна».
Ему припомнился вдруг отъезд на Дальний Восток. Наташа перепугалась вначале, узнав эту новость, но вскоре успокоилась. В ней даже проснулось какое-то романтическое настроение. Ее влекла таинственность далекого путешествия. Но что делала Анастасия Харитоновна! Два дня она падала в обмороки и повторяла: «Чтобы я свою дочь, своего единственного ребенка из Москвы на край света да еще с маленьким ребенком? Не-е-ет, этого не будет».