Мельников оторвал глаза от строчек и откинулся на спинку стула. Ему показалось, что в комнате стало холодно. «Ты не хочешь нашего счастья». — Как это можно писать такие слова? Он перечитал их еще раз и нервно забарабанил пальцами по столу. Посидев немного, стал читать дальше:
«Я не понимаю, Сережа, почему после стольких лет службы на Дальнем Востоке ты снова попал в захолустье. Неужели ты не имеешь права служить в Москве? Здесь квартира, семья. Скажешь: приказали, не спросили. Не верю. Дальневосточники имеют право на выбор. Ох, как ты равнодушен. Тебя не волнует учеба сына, моя работа. Нет, я не могу писать без слез. Я устала».
Мельников поднялся и заходил по комнате. Его возмущали упреки жены, но вместе с тем было жаль ее. Он представил, как она писала эти строчки. Наверное, то и дело подносила к глазам платок. А может, бросала ручку и, закрыв руками лицо, долго сидела, вздрагивая плечами. Будь он там, рядом с ней, все было бы иначе. Она поняла бы...
Мельников остановился, уперся руками о стол, и мысли его мигом перенеслись в Москву, на Петровку, к трехэтажному старинному дому с узким парадным. Там, у этого парадного, когда-то встречала его Наташа — еще студентка. Едва закончив занятия в академии, он торопился к ней. Иногда, случалось, опаздывал. Девушка терпеливо ждала, немного обижаясь: «Знаю, знаю, внеочередная консультация».
Но обида не жила долго в ее глазах. Они быстро светлели, наполнялись веселым лукавством.
Вначале Мельников считал Наташу бесхарактерной.
— Ты бы хоть разозлилась на меня, что ли, — сказал он как-то, взяв ее за руки. Она приняла нарочито томную позу и отшутилась:
— Я фея сирени из балета «Спящая красавица», передо мной зло отступает.
Ему понравился ее ответ, и он тоже стал называть ее феей. Позвонит, бывало, по телефону на квартиру:
— Ну как ты там, фея, готова? Через полчаса начало.
И в трубке слышится радостный звенящий голосок:
— Уже, уже, Сережа, бегу.
Однажды, гуляя в Измайловском парке, он сказал ей в шутку:
— Ты совсем какая-то безоблачная.
Наташа рассмеялась, потом спросила с девичьей наивностью:
— А правда хорошо, когда небо синее-синее?
— А если гроза? — заметил Мельников, многозначительно посмотрев на девушку. Она ответила смущаясь:
— Я на грозу не смотрю и уши закрываю. А в детстве всегда под подушки пряталась. Зароюсь и лежу ни жива ни мертва, а дома все смеются.
И как раз в тот день застала их в парке гроза. Она подкралась из-за деревьев. А когда между верхушками сосен тонким шнурком повисла молния, туча была уже над головой.
— Бежим скорей! — заторопилась Наташа. Мельников удержал ее: