С шутками и смехом, напрочь забыв про свое звание и положение, Алексей организовал у стола свой кружок, рассказал пару анекдотов якобы из жизни царских офицеров, делая вид, что не замечает предостерегающих жестов хозяина, потом потребовал гитару и в стиле Боярского и почти его голосом, что было несложно, спел: «Лишь о том, что все пройдет, вспоминать не надо». После короткой недоуменной тишины раздались бурные аплодисменты женщин.
— Что это было? — привязался к нему крепко подвыпивший тот самый Головинский, друг и покровитель Елены. — Слегка коряво, но явно талантливо. Это что же, вы написали?
— Я, не я — какая разница? Давайте лучше выпьем. Вам не понять, как может быть приятен вкус тонкого вина…
Берестин увидел, что редактор делает ему знаки, и замолчал. Пригубил бокал шампанского и, кивнув окружающим, пошел в кабинет.
— Что с тобой происходит? Кровь играет? Так ты поосторожнее, Сергей, ты же в форме, и люди тут всякие…
— Вот не думал, товарищ комиссар, что вы у себя всяких принимаете.
— Все же прими совет… будь осторожнее.
— Не трусь, комиссар, ты же храбрый мужик, на Халхин-Голе говорят, геройствовал… Пока я живой — ничего не бойся. Теперь все можно. Говори, что думаешь. Как Ленин писал, помнишь?
Редактор дернул головой вверх и в сторону, знакомым жестом крайнего раздражения. Но предпочел не связываться с пьяным, на его взгляд, человеком.
— Тебе что, вправду понравилась Елена? — сменил он тему, но и тут поддел: — Как лейтенант, перед ней перья распушил…
— Перья — распушил! Стилист! Откуда в тебе занудливость взялась? Раньше не замечал. Ясность тебе во всем подавай. А она тебе нужна? Вот начнется через месяц-другой большая заваруха, хоть вспомним, как развлекались на прощание… Семен Давидович, пойдем еще, по-гусарски, пока оно все есть — вино, женщины, музыка… А паренек твой, этот Симонов, видать, зверский талант, ты его береги. Я слышал, как он сегодня стихи свои читал. Может, новый поручик Лермонтов созревает.
— Я знаю. Но шалопай большой. Держать его надо железно и спуску не давать, тогда, может, толк и выйдет.
— Ну давай, инженер. А также садовник, мичуринец. Жаль, у Лермонтова такого друга-редактора не было…
Пока Берестин беседовал с дивкомиссаром, Лена успела очень грамотно, с точки зрения Станиславского, разыграть этюд «Ссора с любовником». Вышло очень убедительно — уцепилась за первое попавшееся слово, спровоцировала другое, завязка, кульминация, переход на личности, голос на грани истерики, завершающий мазок — и готова сцена. Известный дирижер был заведен и деморализован настолько, что, косо водрузив на голову шляпу и ни с кем не попрощавшись, исчез, а Елена смогла полностью посвятить себя Маркову, наивно считая, что это она охмуряет молодого командарма.