— Но как же? Ведь товарищ Сталин…
— Оставим пока. Об этом надо говорить в другой обстановке.
И подумал: вот взять бы и привезти девочку к товарищу Сталину на дачу…
Через Зарядье они вышли к Красной площади, и обоим уже было ясно, что идут они к Маркову в гостиницу, хотя об этом не было сказано ни слова. Когда можно было свернуть к Лене на Балчуг, она промолчала, а Берестин еще раньше решил, что пусть все выйдет, как выйдет.
У входа в огромный сумрачный вестибюль гостиницы швейцар, похожий на адмирала Рожественского, отдал командиру честь, помня службу в гвардейской роте дворцовых гренадеров, а затем во всех классных гостиницах и ресторанах Москвы. Заботу о нравственности клиентов он не считал входящей в свои функции, да и мистического часа — двадцать три, определенного постояльцам для решения личных проблем, тогда еще не было установлено, и ночных рейдов по номерам на предмет укрепления нравственности администрация не проводила.
Лена попала в роскошь люксовских номеров первый раз в жизни, и хоть старалась не подавать виду, но весь здешний бархат, ковры, карельская береза, запах воска, которым натирали полы, китайская ваза в рост человека в углу — все приметы недоступной, сказочной жизни произвели на нее впечатление. Ее выдавали только глаза, слишком уж оживленно скользящие по деталям обстановки.
— Ох, а вид какой! — воскликнула она, выйдя на балкон. Вид отсюда нравился и Берестину. С двенадцатого этажа Москва тогдашняя видна была, почитай, вся, а там, где сейчас был мрак, он мог представить огни и небоскребы Калининского проспекта, университета, Смоленской площади… А прямо напротив сияли недавно установленные звезды Кремля.
…Перед самым рассветом Берестин проснулся, стараясь не шуметь, вышел в холл, присел на подоконник. Внизу, на Манежной, было пусто. Ни людей, ни машин, если не считать изредка проскакивающих через проезд Исторического музея «эмок» и ЗИСов. В его Москве поток машин не иссякал никогда, даже недоумение возникало — как могут люди метаться по городу круглые сутки?
Он думал о Лене. Добрая, молодая, красивая, во вред себе доверчивая Лена. Что с ней будет через полтора месяца? Война, эвакуация, какая-нибудь Алма-Ата или Ташкент, если не Чита, к примеру. Голодный паек служащей, карточки, случайные связи с театральным начальством или офицерами запасных полков, то ли от одиночества, то ли даже от голода. А ведь заслуживает она совсем другой жизни. Жаль, а что поделаешь?
Он вернулся в спальню, лег и мгновенно провалился в сон, в котором не было ничьих сновидений, ни своих, ни марковских.