Ямщиков задумался.
— Я что ж, человек военный, и если начальство видит тебя комдивом, спорить с ним не положено. Однако ты большую силу забрал, Сергей Петрович. Наместник как бы. Гвардию себе создаешь… Оно, может, и правильно по нынешнему времени… — Похоже, Ямщиков намекал на то, что если бы у некоторых репрессированных были лично им преданные войска, все могло и иначе повернуться. А почему бы ему так не думать? Ума он был хоть и крестьянского, неотшлифованного, но большого, идеологические стереотипы силы над ним не имели, страстной любви к вождю народов ему испытывать было не за что, да и вряд ли человек его склада способен на такие иррациональные чувства.
Берестин подумал, что побуждение Маркова было правильным. Если б не встретился такой Ямщиков Маркову, то Берестину следовало бы его выдумать.
— А разрешите предложить, товарищ командующий, если я новых стрелковых полков брать не буду, а свои три батальона в полки разверну? Так понадежнее будет… А танки и артиллерию действительно готовые можно.
— Годится. Делай, как считаешь нужным. Сегодня и приступай. С начштаба округа решишь все вопросы. Место дислокации вот, — Берестин показал на карте. — Через две недели жду рапорта о готовности дивизии. Смотр проведу лично. Ты вот что — каждого бойца танками обкатай. Чтобы в окопе посидели, пока танк сверху ползает, гранату вслед бросить могли, а то и на ровном месте между гусеницами пусть полежат… Очень способствует, — вспомнил он любимое присловье Новикова. — Я тебе вскоре одну новинку подброшу, а для нее смелые люди нужны… — Он уже решил, что первую партию гранатометов направит именно Ямщикову. — На этом и порешим. И давай, по старой дружбе, за встречу, за звание и все прочее… — Берестин показал на дверь в соседнюю комнату, где уже был накрыт стол на двоих.
* * *
Из записок Андрея Новикова
И вот, значит, достиг я высшей власти, как говаривал Борис Годунов. И царствую, не в пример ему, спокойно, потому как у него зарезанный царевич за плечами имелся, а у меня только Берия, что не так трагично, его все равно казнили, по приговору, а я только в исполнение привел на двенадцать лет раньше.
В остальном же хлопотно. Правда, с первых дней я снял с себя девяносто процентов сталинских забот, раздал дела по принадлежности, оставил себе только войну и надзор за внешней политикой, а гражданские дела вообще потихоньку стал свертывать. Но и того, что осталось, хватало под завязку. Много помогал авторитет отца народов и гения всех времен — все, что я предлагал, изобретал, воспринималось как должное.