В ответ Барни заразил Макса своим увлечением кино. В поездках они говорили об альпинизме и обсуждали фильмы. Барни приносил Максу новые и старые ленты, проповедовал свой вкус, устраивал ретроспективы любимых актеров — Джека Николсона, Греты Гарбо. Максим поначалу мямлил и ограничивался только «понравилось» и «не очень». Но после «Ночи на земле» Джармуша жарко втянулся в спор о кино. Фильм понравился Максу, а чем — объяснить он не мог, хотя и старался, волнуясь — за рулем, по дороге в Йосемити.
Что касается скалолазания, то Барни, обуреваемый тягой ко всевозможным физическим упражнениям, преуспел значительно, даже чрезвычайно, и скоро — скачком — перестал быть новичком на вертикали. Через полгода они прилично натренировались, практически все маршруты парка Йосемити стали им доступны, и Максим стал задумываться о каких-нибудь более героических альпинистских походах.
Максим записался вольнослушателем на два курса кинофакультета. Теперь он два раза в неделю по вечерам встречался с Барни в чашеобразной аудитории колледжа на сценарном и режиссерском начальных классах, которые Барни посещал в этом году повторно, потому что хотел улучшить финальную оценку.
Постепенно Максим втянулся и на тройки сумел сдать первые тесты. Он даже стал подумывать о том, какой сценарий в конце семестра сдаст преподавателю. И удивился, когда обнаружил, что в голове у него стали возникать идеи. На художественное повествование они никак не тянули, но два или три сюжета — из области истории науки и альпинизма — его увлекли всерьез. Его всегда занимала драма знаменитых восходителей 1930—1950-х годов братьев Абалаковых. Драма их соперничества, начавшаяся с трагического восхождения на Хан-Тенгри, царя Тянь-Шаньского неба, послужила источником целого дерева легенд и мифов, рассказывавшихся под сурдинку в мире советского альпинизма. Юношеские впечатления об этих историях остались для Максима воспоминаниями о битве титанов, равно как и никуда не делось желание когда-нибудь побывать на Хан-Тенгри — горе, которая для молодых альпинистов находилась в ряду заветных вершин.
Барни бредил кино нешуточно. Он мог бы водить экскурсии и показывать, в каких фильмах где и что снималось. Он знал все крыши города, с которых открывался вид, запечатленный в истории кино.
Действительность воспринималась Барни всерьез лишь постольку, поскольку она была пригодна или уже употреблялась кинокамерой в качестве пищи. Город для него просвечивал сквозь несколько кинопленок сразу, ракурсы тех или иных ландшафтов перечитывались через объективы знаменитых и не очень фильмов. Глядя на погоню в «Основном инстинкте», снятую в совершенно противоположных концах города и смонтированную в единую преследовательскую линию, Барни морщился — при смене плана или когда «Форд-Мустанг» взлетал на гребень одного холма, а в следующем кадре слетал с гребня другого, совсем в ином районе города.