Сегодняшнюю дневку мы используем для осмотра окружающих гор. Ковтун для зарисовки гор поднимается на соседнюю вершину, а я иду через долину Мильтувеем к утесам северного склона. До них километров восемь. Хотя снег шел после пурги целые сутки, но под ним твердый наст, и можно идти без лыж; нога погружается не больше чем на 15–20 см. Но когда я подхожу к другой стороне равнины, то начинаю раскаиваться, что я не взял с собой лыж: здесь вдоль реки растут кусты, возле которых нет наста, и иногда проваливаешься по пояс. Но делать нечего, приходится ползти по снегу вперед к утесам.
В кустах перепархивает куропатка, видны следы зайцев и леммингов, и даже в одном месте след горного барана, спустившегося в долину за кормом.
Правый берег реки вознаграждает меня за тяжелый путь. Впервые после долгого перерыва я вижу настоящие утесы, а не осыпи. Утесы — большая редкость в этой части Чукотки. Морозное выветривание здесь так интенсивно, что скалы быстро распадаются на отдельные обломки, и за всю эту поездку на оленях я мог осмотреть не более десятка утесов.
Обратное возвращение скучнее. Яранги с расстояния в восемь километров кажутся маленькими точками на склоне горы, и так утомительно идти к ним, вытаскивая ноги из снега. Сильно дает себя чувствовать голод. Исключительно мясная пища для нас, привыкших к хлебу, каше, овощам, кажется недостаточной, живот как будто пустой, и к вечеру бываешь прожорлив, как волк. Поэтому дымок над ярангами заставляет меня мечтать о вкусном мясе, которое я получу после возвращения.
Сегодня нас ждет еще новое блюдо: вместе с сырым мясом подают сырой мозг из костей оленьих ног.
Это лучшее лакомство, и девушка (ее зовут Кергируль, сокращенное от Кергирультына, «щербинка») распределяет его между гостями — между нами и Эйчин.
Нам приходится здесь расстаться с частью нашего сахара, чтобы, угостить девочку и старух. Теперь мы рассчитываем на мясо, которое даст Тнелькут, и продовольственный вопрос стоит не так остро. А затем надо поддерживать хорошие отношения с хозяйками. Один молодой колымчанин, много ездивший по чукотским стойбищам, кратко формулировал мне в 1930 Г; основное правило своей дорожной практики: «Прежде всего угождай старухе. Она всегда поможет, починит платье; накормит. А молодой бабе нет расчета угождать».
Мы должны в особенности помнить это правило, потому что с нами отправится часть семьи Тнелькута. Он категорически отказался поехать так, как обычно я ездил в Якутии — с палаткой, налегке, только одному или двум мужчинам. Это было совершенно неслыханно, невозможно для чукчи. Чукча может ехать только кочевьем, с семьей и ярангой или же на легковых нартах, без всякого груза, от одного стойбища до другого, в крайнем случае ночуя раз или два на снегу. А ехать одному за сотню километров с грузовыми нартами было невозможно: кто же согреет чай, сварит пищу, починит обувь, поставит ярангу? Все это женские обязанности. И вести караван также должны женщины. Ни у кого из народов Северо-Востока я не встречал таких пережитков в резком разграничении женских и мужских обязанностей и проистекающих отсюда множества осложнений в организации экспедиций.