И ножи, и кастеты, и дубинки. Мэтр задумчиво глядел на собственную поясную бляху.
— Ты же понимаешь, парень, как рискуешь, — сказал Ошта. — А если я тебя сейчас к стулу прикручу да позову коричневых?
— И что вы им скажете? Что вор залез?
— Залез, — кивнул Ошта. — Серебряные ложки крал, а тут я. Думаешь, не найдут способ узнать, на кого работаешь?
— Не работаю я! — возмутился Дзойно. — Я фехтовать хочу, а меня к мэтру ни в какую не пускали, сколько я Сиде ни нудил! Вот кухарка у мэтра — что надо, и тётку мою покойную знала! А я в школу хотел — ну и пришлось в окно лезть, раз в дверь не пускают!
"Хорош, засранец!" — одобрительно думал Ошта, грозно хмуря брови.
— Собаку отравил. И клинков на тебе, как блох.
— Не травил, а усыпил; тётка мастерица была по травам, вот и меня научила. А клинков, — он усмехнулся, — я специально для такого дела никогда и не имел вовсе, откуда? Один только нож и есть, от бати-покойника.
— Ладно, шельма, — махнул рукой Ошта. — За кем бы из больших рыб ты ни плавал, а я присягу давал. Я роду императорскому ол Истаилле служу, как дворянин, и на подводников работать не стану. За вами Кеил, за мной Таго. Так… своей госпоже и передай.
— Передам, мэтр. А она просила передать, что против Его Величества Нактирра пальцем шевелить не станет, потому что проще подождать, пока сам помрёт. А если вы откажетесь, то всю жизнь потом будете знать, что других таких учеников, как кхади, у вас не было и не будет никогда.
Дзойно поклонился и шагнул к окну.
— Надумаете, — добавил он через плечо, — второй тагал2 на Лорской дороге, в двадцать шестой день этой луны, за час до заката.
И канул через подоконник.
Ошта сидел в кресле неподвижно и смотрел, как на стенах, обитых бледно-голубым шёлком, гаснут квадраты заката в сизой сетке тени от оконного переплёта. Шёлк был древний, чуть не как сам дом. Мэтр помнил время, когда доставал исполину в полном вооружении кадарской тяжёлой пехоты до крестовины двуручника. Двуручник стоял остриём между ногами исполина, а Ошта (тогда ещё о-Туавер, наследник) — на одном его латном сапоге обеими ногами, на цыпочках и до крестовины доставал вытянутой рукой, пока второй держался за пояс латника. И шёлк тогда сиял небесно-голубым, не выцвел и не отливал этим предательским желтоватым оттенком. Давно надо поменять, а всё руки не доходят. И отец тогда садился вечерами в это кресло, брал Ошту на колени и делился мудростью: чем больше платят за урок, тем тупее ученики. И тем меньше хотят учиться.
— Ты видел этих беременных тараканов? Этих криволапых телят?