Теперь все это было в прошлом. По утрам все дольше не гасили свет в палатах, и все раньше зажигали его по вечерам. Лэндерс подолгу сидел на застекленном балкончике, уныло раскладывая пасьянс или пытаясь читать, и глядел, как зажигают свет на соседних балкончиках и напротив, в другом крыле корпуса.
В утренних обходах непременно участвовал его заклятый враг Хоган. Лэндерс выпрямившись сидел на стуле, как и подобает дисциплинированному служаке. Но майор Хоган безошибочно читал в его взгляде нескрываемую враждебность и отвечал тем же. Ни тот ни другой ни разу не заговорили.
Неудивительно, что Лэндерс шел сейчас к полковнику взвинченный и кипя от злости. Ради такого случая ему выдали форму и приставили конвойного.
Хотят наказать, чтобы другим неповадно было? Ему терять нечего. Пусть хоть расстреливают.
Полковник Стивенс сразу почувствовал, как задиристо настроен Лэндерс, бесцеремонность сержанта покоробила его. Уинч мог бы образумить своего подопечного. Парень нацепил к тому же все колодки, включая «Пурпурное сердце» и «Бронзовую звезду». Полковник Стивенс и без того переживал из-за своего возраста и службы в тылу. Он был раздосадован сверх всякой меры.
Стивенс намеревался объявить Лэндерсу, что по его делу выявлены смягчающие обстоятельства и учтено его безупречное поведение в прошлом. После разговора с Уинчем он хотел даже обойтись без разжалования. Вместо этого он начал коротко и сухо, гораздо строже, чем предполагал:
— Ну-с, что вы можете сказать в свое оправдание?
Как только Лэндерс вошел в приемную и увидел массивную, как каменное изваяние, фигуру главного уорент-офицера Джека Александера, храбрости в нем порядком поубавилось.
Уорент-офицер выглядел громадиной, даже сидя. Потом он поднялся. Лэндерс подумал, что такого высоченного дяди он и не встречал. От ледяного взгляда его водянистых голубоватых глаз холодело в животе. Квадратная голова сидела неподвижно, но тяжелая выступающая челюсть вот-вот, казалось, куснет Лэндерса и пойдет отхватывать кусок за куском. Необъятная застывшая физиономия была непроницаема, так же как пустые глаза и безгубый рот, до последней степени непроницаемости. Для Александера ровным счетом ничего не значило, что ты был на фронте, прошел огонь и воду. Вся жизнь этого службиста была непрекращающейся войной, а война — естественным состоянием человеков.
Лэндерсу показалось, что всем своим ничего не выражающим видом Александер как бы говорит: держись, сопляк ты недоношенный, птенец желторотый, хоть держись бойцом, как бы оно ни повернулось. Но говорил только вид, сам же Александер едва ли пять слов процедил.