Все произошло скорее, чем предполагал Дрер, — не через десять дней, а через неделю.
В понедельник пришел дежурный и, доброжелательно скалясь во весь рот, объявил, что завтра Лэндерсу на комиссию. Утром ему выдадут новую больничную пижаму и тапочки.
Процедура была так похожа на ту, что Лэндерс прошел в Килрейни, что у него возникло странное ощущение: было, все это уже было. Такая же строгая затемненная комната, такой же длинный стол, и за ним — пятеро мужчин штатского вида, но увешанные воинскими знаками и наградами, та же атмосфера судилища. Лэндерсу безумно захотелось бежать из армии.
Спектакль явно повторялся — повторялся с той единственной разницей, что сейчас, когда перед ним другой враг — добропорядочные любезные буржуа, мощный средний класс Америки, — он знает то, чего не знал раньше, полон горечи и никому не верит. Все их красивые слова, все распрекрасные торжественные обещания обратятся в пустой звук, как только он снова попадет на фронт, в реальный, а не выдуманный мир. Они, может быть, и не знали этого, но он, Лэндерс, знал, теперь знал, и ждал подходящей минуты, чтобы сказать, что желает остаться на военной службе.
Но подходящая минута не выпала. С одной стороны, им вроде бы только того и надо было, чтобы он изъявил такое желание. С другой — с каждым их словом это желание улетучивалось. Его спрашивали о том, что он умеет и намерен делать. Говорили, что хотят использовать его знания и опыт. То же самое спрашивали и говорили в Килрейни.
В конце концов сидевший посредине круглолицый полковник с квадратным подбородком и в очках — очевидно, главный среди трех полковников за столом — спросил с некоторым недоумением:
— Скажите, сержант, в каких частях вы хотели бы служить в армии дальше?
Весь подобравшись, едва сдерживая звенящий от злости голос, Лэндерс сказал то, что только и мог сказать.
— Я вообще не хочу служить в армии, сэр, — твердо ответил Лэндерс.
— Хорошо. Можете идти, — заключил очкастый.
Весть дошла до отделения едва ли не прежде него самого. Лэндерс был отчислен. Комиссия единогласно решила демобилизовать его. В глазах товарищей по заключению это была большая победа. Они гурьбой бросились поздравлять его, хлопали по спине, орали, так что в конце концов Лэндерс огрызнулся и пугнул их как следует.
После этого он вообще сделался притчей во языцех. Мало того, что он вырвался на волю, а им еще тянуть лямку, так он же и оскорбляет, хотя они к нему с чистым сердцем. С той минуты к нему вообще никто не подходил.
Но ему уже было все равно. Начались бесчисленные формальности, которые отняли целых пять дней — если считать с заседания медкомиссии и до того момента, как Лэндерс вышел за ворота военного городка свободным человеком. Колеса раскручиваются туго, но уж когда раскрутятся — только поспевай. Большую часть оставшегося времени Лэндерс проводил вне отделения, так что он не успел почувствовать отверженности. И вообще плевать он хотел, пусть думают, что хотят.