5) Революционное требование
Многие устали от обилия разного рода учений, и это действует против нас. Видите ли, говорят нам, разве сердца не прогнили до такой же степени, что и умы? В том, что наш мир порочен, конечно же, больше виновата посредственность, чем подлинная страсть, и сегодня, чтобы восстановить любовь, приходится рассчитывать на великодушие людей.
Но разве безразличие не возникает именно тогда, когда любви предлагается пресная похлебка? Наш мир постепенно лишился света чистой истины, конкретного присутствия духа. Но как могли бы пробиться наружу наши взгляды, как могло заставить услышать себя биение нашего сердца, если они окружены плотной завесой обесценившихся слов и чуждых нам привычек? Как могут встрешться они, блуждая в ночи? Мы бессильны что-либо сделать, потому что даже общий план оказался потерянным, а строительные камни нельзя изготовить без плана. Пытаться возродить нашу любовь к миру с помощью уже готовых слов, жестов, привычек, все равно что пытаться высечь искру света из кромешной тьмы. Не стоит полагаться на то, что капля доброй воли и горсть душевной теплоты помогут нам все связать воедино. Истину нельзя восстановить с помощью лжи и отпущения грехов. То, что поражено ложью, можно переплавить только в огне. Всеобщая переоценка наших ценностей должна предшествовать их универсальной реинтеграции в сферу духа. Именно это и означает стать на путь революции.
Есть такие слова, о которых люди не могут думать без страха. Считается, что революция — это красное ослепление, пламень. Нет, революция — это гораздо более глубокое преобразование. Μετανοηνε>{9}: измените сердце вашего сердца, очистите мир от скверны.
А вы, восставшие против духа революционеры, убивающие любовь, разрушающие свободу, расторгающие связь честных сердец, опошляющие слова, укрощающие порывы, лишающие жизнь радости, вы думаете, что ныне достаточно умилостивить справедливость, чтобы заткнуть ей рот и скрыть ваше предательство? Что, разве не может быть никакой другой законной революции, кроме вашей, которая не обращается к насилию только потому, что потакает инстинктам? Разве мы не имеем права неустанно требовать всеобщей справедливости, подобно тому как вы требуете всеобщего наслаждения? Чего стоят все эти затасканные слова: радикалы, революционеры, приличия, чрезмерные обещания, мода? Мы отвергаем все это не из зависти, не ради более высокого благосостояния, которое всегда носит подчиненный характер. Мы отвергаем это не ради диалектических кульбитов, ибо для нас существуют ценности, которые не истощаются с течением времени. Мы отвергаем все это не потому, что поддались внутреннему порыву; если этот порыв не является энтузиазмом и решимостью, рожденными в наших сердцах истиной, которую мы, поддавшись чувству возмущения, смутно угадываем, то я вижу в нем только дань настроению; определенная твердость духа говорит о его постоянной готовности действовать, а не является следствием прочности его структуры или отчаянного героизма, каким его хотят видеть. Мы революционеры в двояком плане, но только во имя духа. Во-первых, мы революционеры, потому что человечество продолжает существовать, потому что жизнь духа — это победа над нашей леностью; мы должны постоянно встряхивать себя, чтобы не дать бдительности притупиться, чтобы быть готовыми к усвоению новых открытий, чтобы не отступить перед распахивающимися перспективами. Во-вторых, мы революционеры 30-х годов: современный мир до такой степени покрылся плесенью, что, для того чтобы дать возможность пробиться новым росткам, нужно сокрушить всю эту изъеденную червями массу. Как уже было сказано, до того, как наступит наше Возрождение, нам потребуются новые средние века.