Ехали с приключениями – километров через 500 от Москвы лопнуло, даже взорвалось просто, переднее колесо. Разбило нам дно машины, фару и т. д. Еле доехали до Берлина, там все поменяли, а в Кельне поставили машину на два месяца в ремонт. Обдерут немцы, как липку, твоего друга и пустят по миру с сумой, т. е. с отремонтированным «мерседесом». Они, немцы, чмокали и цокали: как, дескать, можно довести машину до такого, дескать, состояния. А я говорил, что «как видите, можно, если даже не захотеть». Марина из Кельна улетела в Лондон, а я – поездом поехал в Париж. Замечательно поехал, потому что была погода впервые, а ехали мы четыре дня предыдущих в полном дожде и мерзости, и состояние, как ты понимаешь, было – хуже некуда, а тут, в поезде, отпустило в первый раз, как тогда в ГДР. Теперь прошло 8 дней – стало чуть легче, даже начал чуть-чуть гимнастику.
Я пока ничего не видел, не делал, сидел дома, читал. Завтра – понедельник, начнем шастать, а вскоре и уедем. Я дурачок, не записал твой телефон домой и звонить не могу. Какие дела? Что делаешь? Как кончили сезон? Спрашиваю так, для соблюдения формы, потому что ответ узнаю только к концу августа, если напишешь мне письмо.
Вчера звонил Севке, он пьет вмертвую, нес какую-то чушь, что он на «неделение» ждет «моих ребят» в «Тургеневе». И что мать его «в Торгсине». Я даже перепугался этого бреда, думал, что «стебанулся» Севка на почве Парижа, а он – просто только что из ВТО с Надей даже вместе.
Ты, Ванечка, позванивай моей маме, она у меня, да и Севке – авось попадешь на трезвого. Сделай, Ваня, зубы обязательно и, если уж никаких особых дел, – попробуй дачей своей заняться. Начни только, а там назад пути не будет. У меня – все стоит, почти как было, но я про это думать не хочу – приеду, тогда уж. Вообще же, после суеты моей предотъездной – как-то мне не по себе <от> безделья-то, да ничего, авось пообвыкнусь, и понравится.
Засим целую тебя, дорогой мой Ваня, привет твоим, надеюсь увидеть белозубую твою улыбку.
Володя.
<1 ноября 1978 года>
Париж, М. Шемякину
(Записка)
Дорогой мой Мишка!
Сегодня, в День поминовения усопших, они – французы – сделали забастовки: и телевидения, и светофором всё позакрывали, гады, и народ ихний – французишки то есть – ринулся на улицы и в кино.
В такой напряженной и сложной обстановке, когда даже негде поставить машину, мы – двое русских людей, Марина и я, – решили намылиться домой.
Они – т. е. те же французы – лишили нас возможности с тобой увидеться и попрощаться как следует быть.
Я завтра улечу. Позвоню, конечно, сразу; постараюсь, конечно, приехать в конце декабря, если все будет нормально.