Невдалеке, еле освещённые, на виселице висели два растрёпанных мертвеца. Под ними в ворохе тулупов храпел стражник.
— Тронулась она умом, отче, — печально сказал Данилыч.
— Ты погляди вокруг, отпусти душу. — Филипп не умел утешать и говорил нескладно. — Вон кони, любишь коней? Вон татары…
Рядом с башней татары разбили свой стан с юртами и кибитками. Татарские бабы в штанах, в халатах и с покрывалами на головах что-то варили на большом костре сразу в нескольких казанах. Расстелив на снегу ковёр, татарские мужики сидели, скрестив ноги, и смотрели, как один татарин гоняет вокруг себя коня. Конь был привязан на длинную верёвку. Полуголый, смуглый, весёлый татарин издалека щёлкал кнутом, и чёрный конь летел в отсветах огня, как демон.
— Вон Москва… — беспомощно продолжал Филипп, будто говорил с маленькой девочкой. — Небо, звёздочки, а за ними Господь наш…
Горящие глаза девчонки вдруг вздрогнули.
— Ма… — через силу прошептала девчонка. — Ма… ша… меня.
— Вот и хорошо! — обрадовался Филипп. — Машенька!.. Ты не молчи. Поговори со мной.
Но Маша снова молчала. Филипп ничего не мог придумать.
— Лучше поплачь, дочка, — сдавшись своему бессилию, попросил он и чуть приобнял Машу. — Горе, конечно… Но хуже-то уже не будет… А я тебя к добрым людям пристрою.
— Я мальчонкой был, у меня мати на глазах умерла, — через костёр в утешение девчонке проскрипел Данилыч. — А тятьки я и не помню. Сам у деда Селивана вырос… Оклемаешься, Машка.
— Ты молись, Машенька, — сказал Филипп. Не находилось у него других советов. — Господь помилует. Легче будет.
Филипп чуть встряхнул Машу, словно хотел расколдовать, расшевелить. Маша покачнулась, как кукла.
— Моя матушка жива, — голосом старушки-богомолицы сказала она. — Богородица моя матушка.
Филипп прижал Машу к себе и задвигал бровями, размышляя. Девчонка спятила. Мудрено ли от такого ужаса? Но ведь Христу блаженные ещё дороже.
— Молись, молись, дочка, — убеждённо сказал Филипп. — Господь не оставит.
Багрянец рассвета на каждом шатре проезжей башни облизал по одной грани. За частоколом в тёмно-синем небе высоко стояли белёсые столбы дымов, розовеющие с восточной стороны.
Перед закрытыми воротами башни с ноги на ногу переминалась толпа, сикось-накось сгрудились сани, качали головами замёрзшие лошади, укрытые дерюжными и соломенными попонами.
— Долго ещё морозить будут, иуды? — гудело в толпе. — Видать, с перепоя проснуться не могут… Околеешь тут! Коней застудим! Всю ночь смотрели, как мы пляшем, да с нас же и деньги дерут!
Филипп и Маша сидели в санях под одной шубой. Возница на передке саней нахохлился, задрав воротник, и дремал.