Дали мне должность, ничего не значащую, референта при аппарате ГВС, на пункте управления, который располагался совсем рядом, не то, что минобороны Афганистана, можно пешком утром дойти. Но машину тем не менее за мной закрепили, обычный УАЗ с брезентовым верхом, прыгучий и тяжелый в управлении, но надежный и неприхотливый. Должность моя была хитрой — люди, референтом у которых я был, в основном были на местах, в провинциях, в разъездах — потом я понял, что военные уже тогда на всякий случай (а может и не на всякий случай) готовились к вводу войск, проводили рекогносцировку на местности. Тогда еще было относительно спокойно и на рекогносцировку иногда ездили на простом УАЗике, имея порой один автомат на всех. При этом так ездили люди со званиями генерал-майоров и генерал-полковников, специалисты генерального штаба. Только в местах, которые заранее полагались опасными брали у Афганцев старые БТР 60 ПБ, которые им спихнули в немалом количестве в качестве военной помощи — советская армия перевооружилась на БТР-70 и полным ходом шла разработка БТР-80 с одним двигателем от КамАЗа. Хоть броня этих самых БТР-60ПБ протыкалась бронебойной китайской пулей от АК, все равно, два пулемета, да и сам грозный вид БТРа служили неплохим подспорьем, если случится наткнуться на банду. Банды тогда уже были, но того террора что начался потом тогда еще не было. В основном — на лошадях, со старыми винтовками, иногда с автоматами, китайскими Калашниковыми (они были уже тогда, Китай начал снабжать антиправительственную оппозицию оружием, намного раньше, чем США!) и русскими Калашниковыми. Русский Калашников — значит дезертир, в афганской армии дезертиров всегда было предостаточно, дезертировали целыми подразделениями. Гранатометов и ДШК тогда не было, банды бой с русскими не принимали и при наличии БТР сразу начинали отходить. Легкое тогда было время…
И вот пока все эти люди мотались по афганским горам, я сидел при аппарате и вершил бумажную работу, от которой их никто не освобождал. В любом совучреждении бумажной работы было полно и найти того, кто бы ее безропотно делал было большой удачей. Ну а я, с навыками работы в генеральной прокуратуре Союза умудрялся не только не погрязнуть в горах бумаг, но и найти время для обделывания своих дел — тех, которые поручил мне генерал Горин.
И в посольстве и в аппарате ГВС нашлись люди, которые меня помнили, за спиной не утихал шепот. Все дело было в том, что если человек вольно или невольно во что-то вляпался в предыдущей командировке, неважно виноват он был в чем то или просто случайно влип в историю — больше его за границу не выпускали. "Не оправдал возложенного доверия" — вот как это называлось тогда. Грешить дозволялось детям только очень высокопоставленных особ, не ниже министра, секретаря первостатейного обкома или кандидата в члены Политбюро — вот и начали совзагранработники выяснять, кто же я такой, что меня снова выпустили в загранку, да еще в ту же самую страну, где я влип в историю в прошлый раз. В посольстве была категория людей, которым особенно нечего было делать — вот они и начали узнавать по дружеским связям в Москве. Ничего не узнали — и от этого стали бояться еще больше…