Славчук засмеялся. И снова выпил, много больше, чем в первый раз.
— Ты не будешь со мной? — спросил он.
Я никак не мог решить, за кого мне переживать, кому просить удачи — Лиле или Славчуку.
«Прогнать ей его или поцеловать?» — решал я, словно что-то зависело от моего решения.
— Что «с тобой»? — издевалась Лиля. — Копать картошку?
Славчук помолчал и ответил:
— Ты вот за пацана меня держишь, а у меня четверо детей в нашем городке живут. Старшему уже два года скоро... Ну, иди ко мне, ты...
Славчук рванул Лилю к себе, я вскочил с места в полном ужасе, в одно мгновение представив, как сейчас вернется дед и застрелит кого-нибудь — у него и ружье было с собой; но Лилька уже оттолкнула Славчука.
— Пошел вон, урод! — сказала она злобно и вернулась к костру. — Дай мне сала, — велела она. — Самогона-то не взял дед? — спросила минуту спустя.
Жилистое, словно нога старого медведя, мясо ели мы, люди в камуфляже, спустя десять лет в городе Грозном, после зачистки, в компании с веселыми рязанскими собрами. Запивали тяжелые, длинные куски дурной, паленой брагой.
Как водится, поначалу собравшиеся за спонтанным столом разговаривали меж собой вдоль и поперек, пытаясь захватить беседой всю компанию разом. Хотя какой, к черту, это был стол — мы выпивали, расположившись прямо на земле, примяв первую, еле слышную весеннюю травку. Рядом грузили состав с горючим, и было достаточно одного выстрела, чтобы вознести на воздух целую цистерну, а то и несколько цистерн, спалив заодно многих людей в камуфляже. Стрелять можно было откуда угодно, со всех четырех сторон: иногда я тоскливо смотрел то налево, то направо, видя брошенные, с пустыми окнами, дома, — три дня назад вон из той трехэтажки в нашу группу дал очередь юный чеченский пацан, я отчетливо его видел. Он ни в кого не попал, хотя мог бы.
Сорвав глотки, пытаясь перекричать и перешутить друг друга между первых пяти стаканов, мы немного сбавили обороты, и каждый стал разговаривать с ближайшим соседом — так куда удобнее: стрельнул огонька, а то и сигарету у того, кто рядом сидит, и сразу разговор завязывается, ненатужный, хриплый и мужской.
— А не страшно убивать, — сказал мне мой сосед, обросший серой бородой, глаза — непромытые, форма серая и даже, казалось, скользкая от пыли.
Я и не спрашивал его об этом, и разговоров таких не люблю, потому лишь еле кивнул головой, так, чтоб кивок мой понять можно было как угодно: если хочешь — говори дальше, я послушаю, но сам смолчу; или — ну да, не страшно, но зря ты об этом заговорил; или еще как-нибудь.
— У нас первые двое погибли, едва мы прилетели. А просто сидели на броне и наехали на мину. Командира убило и Толяна. Меня Серега зовут, Серый. Я за командира на первой же зачистке отомстил. Даже фамилию не спросил, ха.