— Нет, ты будешь пить или нет? — спросил он, обходя вырытую могилу стороной, выдерживая расстояние в длину моей лопаты.
— Хули ты спрашиваешь, Вова.
— Так вылезай.
— Я здесь выпью.
Вова, проследив, чтоб я поставил лопату в угол, присел возле четырехугольной ямы. Подал мне высокий стакан, налитый до половины.
Рядом с Вовой присел на корточки Вадик, привычно улыбаясь честной, ласковой улыбкой.
Мы чокнулись — парням пришлось чуть наклониться ко мне, а я поднял свой стакан навстречу им, словно приветствуя.
Я стоял без шапки, потный, довольный, в черной, или скорей рыжей, яме, вырытой посреди белого снега. Снег лежал на невнятных тропках, на памятниках и железных оградах, на могилах и растрепанных венках.
Вова протянул мне кусок хлеба и ломоть колбасы.
Как вкусно, боже мой. Засыпьте меня прямо сейчас, я знаю, что такое счастье.
Вова развернулся, чтобы еще принести закуси, и все-таки получил по заду совком лопаты.
— Ах ты, червь земляной! — закричал он весело и мстить не стал.
Вадик тоже смеялся. Во рту его виднелся белый непрожеванный хлеб, и это казалось мне красивым. У Вадика были замечательные, крепкие, белые зубы — и в зубах белый мякиш.
— Давай заканчивать, поехали за гробом, — сказал Вова. — Кто там у нас сегодня? Бабка?
Делая скорбные лица, мы вошли в квартиру.
Еще по дороге на четвертый этаж мы перестали разговаривать, чтобы хоть как-то себя угомонить. Иначе ввалились бы к покойнику потные, в розовых пятнах юного забубенного здоровья и двух на троих бутылок водки, зубы скачут, и в зубах клокочет гогот дурной.
Тихие, вдоль стен бродили родственники; женщины — в черных платках, мужчины — в верхней одежде. Не находя себе дела, мужики каждые десять минут выходили курить в подъезд.
— Выносить? — спросили нас, словно мы были главные в этом доме.
— Да, — ответил я.
— Помочь вам?
— Нет, мы сами.
До недавних пор я по лестницам подъездов перетаскивал только шкафы. Теперь выяснил, что гроб ничем, в сущности, от мебели не отличается. Только его переворачивать нельзя.
Вова всегда шел первым и нес узкий конец, ноги. Мы с Вадей топорщились сзади.
За нами медленно ступали несколько родственников или близких. На их темных лицах отражалась уверенность, что мы вот-вот уроним гроб.
Но мы свершали свое дело бодро и почти легко.
У подъезда поставили гроб на табуретки. Выдохнули втроем.
— Не сфотографируешь бабушку? — спросил меня кто-то.
— Запросто, — ответил я, еще не переведя дыхание, как обычно удивляясь, на кой черт людям нужны изображения покойников. И куда они их, на стену вешают? «Видите, детки, это ваша бабушка». Или вклеивают в альбом. «Вот мы на пляже, вот у соседей на даче, а это, значит, похороны... Я тут плохо получилась, не смотри».