И вдруг сейчас все обретало ясность и уже казалось невероятным, что девушки больше нет, до того живой виделась она ему. Он изучал каждую деталь на фотографии: простая сумочка, обычный, купленный в магазине плащ, обычные туфли, очень мало косметики, собственноручно устроенная прическа. Ничего не указывало на причину, почему фотография послана именно Гашпарацу, и не давало ключа к разгадке, кто это мог сделать.
Гашпарац взял новую сигарету, помял ее в пальцах, закурил. И стал внимательно изучать все, что окружало Ружицу на фотографии, он делал это медленно, в то же время опасаясь, как бы кто не постучал в дверь и не помешал ему.
На снимке виднелись еще люди — это были пассажиры, спешащие или глазеющие по сторонам в ожидании вылета: чьи-то спины, две женщины с детьми, одна из которых, присев на корточки, поправляла что-то в одежде девочки. Трое мужчин смотрели на Ружицу. Один был лыс, с темным цветом кожи, должно быть иностранец. Камера запечатлела его в тот момент, когда он, по-видимому быстрым шагом проходя мимо девушки, вдруг оглянулся. Другой, довольно полный элегантный блондин стоял в распахнутом плаще, засунув руки в карманы пиджака. У него был широкий галстук с шотландским орнаментом, в зубах сигарета. Он смотрел в сторону Ружицы, но как-то неопределенно, и было не ясно, смотрит ли он на нее или на кого-то рядом с ней. Он производил впечатление досужего человека. Наконец, третий, длинноволосый юноша в джинсовом костюме, в круглых очках, скрестивший на груди руки. Он смотрел на Ружицу открыто, вроде бы даже улыбаясь, и всем своим видом словно пытался ее пародировать. Это все, что Гашпарац мог отметить.
Теперь он принялся разглядывать предметы. Несколько не сданных в багаж чемоданов стояли неподалеку от Ружицы, так что нельзя было заключить, едет она сама или кто-то другой. Чуть подальше, слева от нее, за стеклом аэровокзала угадывалась автостоянка, рядом — тротуар, зонтики, но ни одного человека; из-под зонтов между двумя машинами торчали две пары ног: очевидно, машину отпирали, потому что виднелась рука с ключами. И наконец, то, что показалось Гашпарацу самым важным: прямо над головой Ружицы Трешчец находились огромные квадратные часы с циферблатом, указывающим дату и время, цифры на черных пластинках поворачивались, отмечая минуты. На часах значилось пятое марта, четырнадцать часов и сорок две минуты.
Это все, что адвокат сумел увидеть на снимке. Сигарета истлела в пепельнице, оставив после себя серую грудку пепла, и поэтому он закурил новую. Потом встал, снова подошел к окну и принялся разглядывать площадь. Впервые он изменил старой привычке и размышлял стоя, а не в кресле для клиентов. Ему никак не хотелось звонить Штрекару, не хотелось сообщать ему о фотографии и делиться почерпнутыми из нее сведениями. Но, подумав, он пришел к заключению, что это только увеличило бы его собственную неуверенность, усилило бы его растерянность и смятение. Он понял, что нежелание рассказать обо всем Штрекару продиктовано чувством противоречия, ибо единственно возле Штрекара он ощущал себя надежно. Гашпарац выпустил дым в окно и засмотрелся на солнце, скрывавшееся за голубым облачком.