Свидание с сестрой Ружи оборвалось внезапно, но очень просто и естественно, как просто и естественно было все, что девушка делала. В какую-то минуту она взглянула на часы и сказала:
— Полшестого. Мама вот-вот вернется.
По выражению голоса он почувствовал, что ей будет неприятно, если мать застанет их в полутемной кухне. Вероятно, на Гредицах, или, во всяком случае, в их доме, было не принято, чтобы девушка сидела с глазу на глаз со сравнительно еще молодым, даже имеющим честные намерения мужчиной. Сразу же вставал вопрос: как в связи с этим следовало судить о Белой Розе. Тут были две вероятности: или она разделяла подобные взгляды, или откровенно и настойчиво им сопротивлялась. И хотя все, что он до сих пор узнал о девушке, говорило в пользу второго предположения, Гашпарац хотел придерживаться первого, и уж совсем непонятно, почему ему казалось, что этот вариант предоставляет больше возможностей для следствия и вообще больше гармонирует со всем происходящим: внезапно окончившийся дождь, ясное небо, этот весенний день, полный неведомого и обещающий новые открытия, — почему и гонит его по размокшему откосу вдоль берега мутного и бурлящего потока, дорожкой, которая неизвестно с какой стати названа Фаллеров променад, хотя гулять здесь явно негде, да здешним прохожим вовсе не до прогулок.
Словно в подтверждение своих мыслей, тревожного ожидания каких-то происшествий на остановке трамвая он заметил Звонко. Парень стоял со спортивной газетой в руках, но не читал, а задумчиво, поверх газеты, глядел куда-то. В этом районе, возле Ремизы, живет много одиноких людей: снимающих комнаты и углы студентов, временных рабочих, приезжих. Однако облик Звонко прямо-таки излучал томящее одиночество, оно угадывалось, как угадывается запах одеколона и лосьонов от вышедшего из парикмахерской мужчины. И это ощущение словно еще больше отделяло его от окружающих и изолировало. Особенно потрясало то, что Звонко был загребчанином и у него не было вроде бы никаких причин до такой степени чувствовать себя одиноким.
Гашпарац, казалось, начинал понимать парня, и сейчас он вдруг осознал, что Звонко должен обрадоваться любой встрече, даже с человеком, который копается в его личной жизни. И Звонко действительно обрадовался, увидев приближающегося Гашпараца. Звонко уже за двадцать пять, а он не женат, переходный возраст — когда несчастная любовь составляет смысл жизни — у него непростительно затянулся, и он все еще страдает от сентиментальности и грусти, которыми его сверстники давно переболели. Гашпарац понимал, что друзья Звонко — а их у него было немного — переженились, занялись своими заботами, разъехались кто куда, те, что помоложе, его не интересуют, а заводить новые знакомства нелегко: Звонко слишком чувствителен и болезненно раним, потому считает себя никому не нужным. Гашпарац припомнил все, что знал об одиночестве — потенциальной причине многих преступлений. Чтобы прекратить подобные размышления, он ускорил шаг и сердечно протянул юноше руку.