Справа от дороги (они ехали со стороны Фюрстенберга) между деревьями показалась пепельно-серая холодная гладь Шведтзее. Застава осталась позади, и слева замелькали ладные домики персонала. Вскоре пара чёрных автомобилей в сопровождении охраны на мотоциклах свернула прочь от озера, к большому строению, за которым Раскрывалось огромное безлесное пространство.
Комендатура концлагеря Равенсбрюк располагалась в широком Двухэтажном здании под традиционной крутой двускатной крышей, недавно выбеленные стены, казалось, светились в сумраке пасмурногодня, вторя белизне островков снега по сторонам от крыльца. Вокруг же простиралась свинская грязь, распаханная грузовиками (у самого здания, впрочем, стыдливо присыпанная песочком).
Встречали представителей комиссии с почётом — адресованным в первую очередь Штернбергу, поскольку прибывших с ним гестаповцев, штурмбанфюрера Хармеля и хауптштурмфюрера Шольца, здешнее начальство уже неплохо знало. Комендант концлагеря Фриц Зурен оказался благообразным господином лет тридцати пяти, с необыкновенно честными стеклянисто-светлыми глазами и младенческой сочностью крепкого правильного лица, налитого той здоровяцкой розовостью, какая свойственна многим белёсым блондинам. Пожимая руку Штернбергу, чьё суровое чёрное одеяние среди серых мундиров смотрелось подобно монашескому облачению, комендант добродушно пожурил многоуважаемого доктора оккультных наук за то, что тот пренебрёг его гостеприимством, остановившись в офицерской гостинице Фюрстенберга. «Вы даже не представляете, от каких преимуществ отказываетесь, — дружески улыбнулся Зурен. — Впрочем, в Фюрстенберге вы найдёте немало отличных заведений, снабжаемых нашим предприятием». Штернберг холодно ответил, что приехал сюда не развлекаться, а в кратчайшие сроки выполнить поручение рейхсфюрера. Зурен и его адъютанты были Штернбергу интересны не более чем раскатанная вокруг комендатуры грязь. Славные малые, умеющие приспособить свою нехитрую сущность как под громкий общественный долг, так и под тихую благочестивую семейную жизнь, при столь универсальной душевной анатомии с одинаковым мастерством способные смастерить своему ребёнку игрушку и до смерти запороть заключённого (при последнем заодно дав выход содержимому некоторых своих тайных резервуаров — каковые в ином случае перелились бы во что-нибудь вроде воскресного лупцевания жены или манипуляций над снимками голеньких девочек). Подобные особи, в мундирах и в штатском, ежедневно встречались Штернбергу в таких количествах, что давно стали для него малозначительной частью пейзажа.