— Будь, что будет, но я сыграю эту роль. Вернувшись в театр, она узнала, что Элизабет Фаррен отказалась от участия в «Никто»: в этой пьесе здорово досталось ее другу, и, конечно, она не могла поступить иначе. Ее любовник, граф Дерби, предупредил, что грядут неприятности и ей играть не следует. По мере того, как приближалась премьера, волнение Дороти усиливалось. И утром в день премьеры «Никто» на Сомерсет-стрит приехал Уильям.
— Мы надеялись, что вы все-таки выберетесь к нам. Георг был очень разочарован, — сказал он весьма холодно.
— Милый Георг! Вы объяснили ему, что я была занята репетициями?
— Нет. Вы думаете, что он смог бы понять? Но он понял, когда я ему объяснил, что вы поехали навестить дочек.
— Понял?! — Она была в ужасе.
— Что у вас есть время для дочерей, и нет времени для сыновей.
— Это же неправда!
Страх перед приближающимся спектаклем был похож на чудовище, которое надвигалось на нее, дышало огнем ей в лицо, а она не могла отгородиться от него, ей некуда было отступать. Она наверняка забудет свой текст. Она уверена, что забудет. Предстоит что-то ужасное. И семья, ради которой она переносит все эти страдания, потому что в глубине души не может не думать о деньгах, сердится на нее только из-за того, что она навестила сестру, испытывая потребность поделиться своими страхами, ибо ее сестра-актриса, и ей самой известно, как тяжело выходить на сцену, когда тобой владеет страх!
— Проклятье! Это правда. Вы не навещали девочек? — спросил Уильям.
— Я поехала поговорить с Эстер об этом кошмаре с «Никто». И если вы не в состоянии понять, что я сейчас испытываю, я не хочу с вами разговаривать. Я не хочу разговаривать ни с кем.
— Это отставка?
— Если вы приехали, чтобы упрекать меня в том, в чем совершенно ничего не понимаете, — да.
— Я кое-что знаю про сцену.
— Палуба «Пегаса» не то же самое, что Друри-Лейн.
Лицо ее пылало от злости. Никогда прежде он не видел Дороти такой.
— Прекрасно, — сказал он. — Отправляйтесь к своим бесценным дочерям и оставьте сыновей мне.
С этими словами он уехал.
Она не могла в это поверить, первый раз он разговаривал с ней так. Дороти думала: это моя вина, я не сдержалась, дала волю своему ирландскому темпераменту. Лучше бы я никогда не слыхала про «Никто». Эта женщина — злая прорицательница с размалеванным лицом, украшенная кружевами, и страх вошел в ее душу вместе с сомнениями в тот момент, когда она ее увидела. И не только из-за пьесы. Она провела день в нервном напряжении и была почти счастлива, когда наступило время ехать в театр.
Обстановка там была ужасная. Назревал большой скандал, и Шеридан был готов к неприятностям. Зал был полон, несколько завсегдатаев игорных домов, без сомнения, пришли с определенной целью. Как только занавес поднялся и начался спектакль, враждебное отношение зрительного зала стало очевидным. На сцену полетели гнилые фрукты. Даже воспитанные леди смеялись, прикрывшись веерами, и до актеров долетали злые и грубые реплики. Дороти держалась, это не может длиться вечно, говорила она себе, это должно когда-то кончиться.