- Уж теперь-то Олуф не заставит себя ждать, - заметил я.
Мария посмотрела на меня в упор и сказала:
- Причетник, у тебя на лице кровь.
Я смущенно поблагодарил ее и отошел за угол - посмотреться в окошко ризницы и вытереть подбородок.
Кровь не унималась. Мой носовой платок стал пятнистым. Аннемари успела снова сесть за орган. Потом он смолк. Я слышал: вовнутрь уже потянулись люди.
Я решил обогнуть церковь с северной стороны. В надежде, что никого здесь не встречу. Но на полдороге я увидел Лине, вдову Эрика, и трех ее детей, они стояли возле ржавого гребного вала. Нагнувшись, Лине поправляла засохшие венки, с которых сыпались иглы. В руках у старшей девочки был горшочек с цветущей бегонией. Двое младших стояли скрестив руки.
Крадучись вернулся я на прежнее место. И услышал, как на холм взбирается автомобиль. Раз это Фредерик с Мыса, лучше переждать, пусть даже кровь и остановилась.
Но тут я обнаружил, что в мою сторону медленно направляется Лине с детьми. Делать нечего, я поплелся ко входу. Я чувствовал, мне не избежать встречи с Ригмор. Так и есть!
Она вылезает из машины, проходит в калитку. Элегантная, черт бы ее побрал! В сером весеннем костюме. Он сидит на ней как влитой, как шубка на горностае. Точно, она - горностай.
- Где же твой набожный муж, дорогая Ригмор? - говорю я, пожимая затянутую в перчатку руку. Ответное пожатие намекает о ласках нежных, дерзких.
- Мне жаль, но я должна разочаровать тебя, - говорит она. - Фредерик корпит над налоговыми декларациями.
Вдова Эрика и дети медленно идут мимо. Они побывали на святом месте, поклонились ржавому гребному валу. Они здороваются, печально и с таким смирением, будто совершили нечто недозволенное. Во мне закипает гнев. Почему эта приниженность! Ведь у них есть то, чего нет ни у меня, ни у Ригмор. Мы стоим с ней и смотрим, как они сперва тщательно скребут подошвами о железную решетку у входа, а потом заходят и по очереди вытирают ноги о коврик в оружейной. Смиренные духом.
- Ну как, Ригмор, - говорю я, - ты выметена и убрана?
- Это что, одна из твоих острот?
- Дорогая, ты же соскучилась дома, верно? Фредерику не следовало взваливать на себя такое бремя, повелевать всем и вся.
- Дорогой, - отвечает она мне в тон и смеется воркующим смехом, когда Фредерик занят, я не скучаю. Но почему ты у нас такой редкий гость?
- Всяк кулик к своему болоту привык, - говорю я. - Но я бы с удовольствием приходил почаще, только ведь вас одних не застанешь, у вас всегда общество.
- Мне до смерти надоела вся эта камарилья!
Она произносит это с легкой дразнящей улыбкой. Меня дразнит не улыбка, а что за ней кроется. Конечно, она устала от Фредериковой камарильи. Они настолько испорчены, что ей тут делать уже нечего.