И все же она отдала ему себя, и отдала не только тело, но и душу. Но лишь на одну ночь. Утром она спохватилась и потребовала назад и тело, и душу. И вернула. Или подумала, что вернула. Похоже, сердце ее так и осталось у него.
Вейн прав. Выйдя замуж за Бринсли, она расписалась и в собственной глупости, и в собственной пошлости. Впрочем, вскоре после свадьбы Сара поняла, какую ошибку совершила, но было уже слишком поздно что-то менять. Оставалось лишь терпеть. И она испытывала извращенное удовлетворение и гордость от того, что, живя с Бринсли, вернее, влача с ним жалкое существование, стойко сносила все тяготы, терпела все унижения и обиды. Как ни старался Бринсли Коул нащупать ее слабое место, ему это не удавалось. Она относилась к мужу с неизменным холодным презрением. И так было до тех пор, пока Бринсли не обнаружил ее ахиллесовой пяты. Вот тогда Бринсли сделал с ней то, что умел делать лучше всего: сыграл на ее слабости.
Гнев и боль возвращались вновь и вновь при каждом воспоминании об этой последней низости Бринсли, о последнем повороте ножа в кровоточащей ране. Сара не могла простить Бринсли, и все же она чувствовала себя перед ним виноватой. И это чувство вины отравляло ей жизнь. Она не могла принять того счастья, которое предлагал ей Вейн. Приняв это счастье, она расписалась бы в собственной слабости, и тогда уже ничто не поможет ей вернуть утраченное самоуважение.
Мыслить ясно мешали сильные эмоции. Она знала, что, если позволит Вейну стать ее настоящим мужем, душа больше не будет принадлежать ей. Он опять станет полновластным хозяином ее души и тела.
Сможет ли Сара отделить тело от души? Сможет ли отдать ему тело, не отдавая сердца, сохранив свою гордость? Сможет ли нести на своих плечах бремя вины и при этом удерживать столь хрупкое равновесие?
Наверное, ей это не по силам. Но ради него она должна рискнуть.
Сара двигалась медленно, словно каждое движение давалось ей ценой боли. Она стянула с рук перчатки — палец за пальцем, отложила их в сторону и осторожно, с помощью губки, смоченной специальным составом, удалила с рук крем.
* * *
Оставив попытки найти Тома, Вейн направился в «Уайте». Переступив порог клуба, он оказался в совсем ином мире, ничего общего не имеющем с миром трущоб Биллингсгейта. Запах пчелиного воска и старой кожи, спокойная, умиротворяющая атмосфера клуба для джентльменов казалась почти непристойной в сравнении с мерзостью запустения восточной окраины.
Вейн нечасто посещал этот клуб. Однако швейцар поздоровался с ним, назвав по имени, когда Вейн протянул ему шляпу, плащ и трость.