Откуда в этом человеке такое чувство превосходства? Словно он предвидел возможность допроса и заранее к нему подготовился.
— Раньше я и сам проводил допросы.
— Вы же были альпийским стрелком, а не полицейским.
— Проводил, проводил, уж поверьте!
— Ну, хорошо! Что вы делали сегодня утром и после обеда? — Давайте эдак часов с десяти. То, чем я был занят до этого, вас вряд ли может интересовать. В десять я запряг лошадь и отвез на заготовительный пункт картофель. Он сейчас в цене. Пришлось ждать. Потом заглянул в корчму и купил пять литров вина. Было без пятнадцати двенадцать. Затем направился домой, распряг подводу. Перекусил. В час вышел копать картошку и около трех часов, когда пришли солдаты и стали расспрашивать, не видел ли я кого-нибудь, занимался тем же. От работы я был весь в грязи, в земле и, наверное, показался им подозрительным. Но младший сержант обращался ко мне с уважением, и я постарался ответить на все их вопросы.
— Он что, называл вас господином капитаном?
— Ну что вы! Просто Йожкой. Уважение чувствовалось а интонации.
— Вы действительно никого не видели? — Шухайда едва сдерживал раздражение.
Мужчина прищурился.
— У меня даже ворота выходят не на улицу, сами можете убедиться. Меня не интересует, что творится в мире.
— Вы целый день были в этих сапогах? Могли бы вы показать их? Товарищ Мате, будьте добры…
Техник вытащил гипсовый отпечаток сапога, снятый со следа на болоте. Там, на мягкой почве, остался хорошо различимый след рифленых подошв. У Чирека сорок третий, а гипсовый отпечаток — сорок пятый с половиной.
— Понимаете, на всякий случай нужно проверить… — вмешался молчавший до сих пор Осоль.
Шухайда с товарищами уедут, а он останется здесь и будет по-прежнему работать в этой деревне. Поэтому не все равно, с кем и какие сложатся у него отношения.
Чирек налил себе вина. Сильной, натруженной мужской руке не шел изящный жест, которым Чирек поднес ко рту бокал. Именно традиционность этого жеста натолкнула Шухайду на мысль.
— Вы поддерживаете старые связи? Мне думается, прежде вы вели активную общественную жизнь.
Чирек напрягся. Поднял холодные серые глаза.
— Вел? Друзья, женщины… Если бы вы знали, сударь, какие женщины! Порядочность и честь не позволяют мне называть имен. Особенно женских.
— А теперь вы с ними видитесь?
Чирек рассмеялся.
— Вы думаете, это убийство имеет ко мне какое-то отношение? Сильно заблуждаетесь. Материальной опорой мне было крестьянское хозяйство на семи холдах, да отцовское жалованье за учительство. Господин Осоль, вы же знаете, что живу я одиноко, замкнуто. Сам себе бог и судья…