Вот чё мне Пол сказал. И да, я врубаюсь, конечно, врубаюсь (ну
конечно, бля, я врубаюсь: я же не
тупой, правда?). Короче, я пока оставил этот разговор.
Нет, блин, послушайте — я так и не рассказал, да? Ась? Про первый вечер, да? Внизу, в столовке. Когда мы закончили с хавчиком, я подваливаю к Джон-Джону, да? И говорю ему, ну — извини, кореш, но ты, по-мойму, обронил. И Джон-Джон, он, типа, смотрит на свой бумажник у меня в руке и мигом давай такой: о, я так тебе обязан, друг, и все в таком роде (ну, вы знаете, как он выражается), а я говорю ему, да ерунда, приятель, — для кого угодно бы сделал, да? Но если честно, стащить у него бумажник было проще простого. Черт, думаю: нам поперло, здесь простофили стадами бродят. Да. Но потом, ну — когда все пожрали, говорю же… ну, не знаю, если честно. Никогда такого прежде не делал, правда. Но я прикинул, что это неправильно, сечете? Ну, я ему бумажник и вернул. А еще я подумал — если совсем уж честно, — что если передумаю, забрать бумажник обратно раз плюнуть: говорю вам, проще, чем отнять конфету у ребенка. Но я не передумал. Неа. Не передумал. Пол — он был очень доволен. Он все видел, да? Всегда все видит. Заметил, как я стащил бумажник. Ничего не сказал. Заметил, как я вернул бумажник. Я рад, сказал, что ты это сделал, Тычок. Потому как если б ты бумажник не вернул, сынок, я бы тебе руку сломал. Мило. Да? А еще кореш. Но да — я въехал, о чем это он, если честно. Ну, я потому-то бумажник и вернул, да? Ну да ладно. Говорю же: в конце концов все обернулось к лучшему. В основном.

— О, привет! — сказала Дороти и впрямь весьма радостно — и чувствовала она себя при этом, если честно, довольно хорошо, совсем неплохо, из-за того, что сказала именно это — вот так запросто. Ну то есть, ладно — я сказала только привет, ради всего святого, но главное — это вышло само собой: а значит, я уже не (вряд ли я) печальна и пуглива, как раньше, когда я даже не замечала людей вокруг — людей, знаете, которые не были явно, гм — ну, особо важны, — не говоря о том, чтобы их приветствовать и так далее. И не обязана быстро разбираться в ситуации, подстраиваться, прежде чем уверенно встать на ту или иную сторону — к примеру, следует ли в подобных обстоятельствах произносить такое простое слово, как «привет» (хотя бы целесообразно ли это), или, возможно, по той или иной причине (хотя, признаю — не представляю, с чего бы) его могут неправильно истолковать. Ну, вы понимаете. И подобные сложности (неврозы, говорит Кимми) я переживаю бесконечно: все они глупые, теперь я это знаю, — и каждая заставляет меня страдать. Кимми это и твердит мне изо дня в день. Боже. Бедная Кимми — как она меня терпит?