Она не плакала, не всхлипывала, смотрела на него огромными серебристыми глазищами, полными непонимания и обиды.
Господи! Как же ужасно он испугался! В животе что-то мелко-мелко дрожало, рассылая холод по всему телу, он и орал-то на нее от облегчения. И, не выдержав, прижал ее рывком к себе и обнял.
— Испугалась?
И тут точно шлюз открылся: она зарыдала, обливая Димин живот потоком горячих слез.
— Ну все, все! — успокаивал он, как умел, поглаживая ее по голове. — Все, Машка, не плачь!
Дима понял, что испугался не того, что оказался бы виноват, если бы с ней что-нибудь случилось, и не приговора, обвинения на всю оставшуюся жизнь Полины Андреевны, ее и его родителей, не вечного креста совести — нет! Он до жути перепугался, что Машки может не стать в его жизни! Оказалось, девчонка очень важна лично для него, Дмитрия Победного.
А Машка все плакала, и он вытирал ей широкой ладонью слезы. Потом он повел ее в город и угощал мороженым и черешней, насыпанной в свернутый из газеты кулек. И привел в кафе, как взрослую, и, как взрослую, оставил сидеть за столиком, а сам, как галантный кавалер, принес газировки и пончиков, щедро обсыпанных сахарной пудрой. И Машка, позабыв о всех недавних страхах, хохотала, запрокидывая голову и открывая миру малозагоревшее горло. Перепачканная с ног до головы сахарной пудрой, летящей с пончиков, которые держала в руке-, она ела и жестикулировала одновременно, что-то рассказывая.
Дима с удивлением узнал, что она свободно, как на родном, говорит по-английски и учит немецкий. Машка пообещала ему перевести текст толстого заморского журнала, нелегально привезенного знакомыми моряками торгового флота из дальних странствий. И оказалось, что эта щепка — круглая отличница и увлекается историей Древней Руси и на следующее лето обязательно — обязательно! — поедет на раскопки, папа уже договорился.
Она была на шесть лет его младше — гигант-• екая разница, целая эпоха, временная пропасть!
Но так ему почему-то хорошо было в тот день, проведенный с этой щебетушкой, говорившей без остановки, еле успевающей перевести дыхание между словами и смотревшей на него с обожанием. Может, оттого, что все обошлось, может, оттого, что она оказалась очень интересным человечком, а может, от осознания, что она часть его жизни.
«У тебя атрофировано это чувство, удалено, как аппендикс!»
Наверное.
Эта двенадцатилетняя Машка была в жизни другого Дмитрия Победного, совсем другого — тому Дмитрию повезло больше.
«Ты никого никогда не любил! Ни одну женщину!»